Откуда-то из-за дома донеслось хоровое пение — нестройное, но с энтузиазмом выводимое сразу несколькими голосами. Пели про ворона, черного ворона, что, как известно, кружится. Голоса полнились пьяной тоской и пьяным же сопереживанием. Оторвавшись от туши, Мартиков поднял голову и навострил уши. Ветер донес запахи сивушных масел, крепкого пота и давно не менявшихся носков. Старый Мартиков только бы сморщился о такого аромата, новый же, напротив, извлекал из этого амбре массу полезной информации.

Пение замолкло на полминуты, кто-то истерически заржал, а потом продолжили уже совсем рядом, прямо у входа во двор.

— Вы… Пждите! — крикнул один из гуляк. — Я щас… тока дойду.

Общий гул голосов выразил согласие и несогласие одновременно, и моментально разделившиеся стороны стали ожесточенно спорить, пускать сотоварища во двор или нет. На фоне спора кто-то еще пытался тянуть про черную птицу над головой.

Послышались спотыкающиеся шаги, и в кружке света у подъезда обрисовался человек в потертой кожаной куртке, из-под которой выглядывали дряхлые джинсы с подозрительным пятном, немилосердно воняющим желудочным соком. Сначала эта жертва алкоголя торопливо и потому сравнительно целенаправленно топала к подъезду, а потом ее заторможенное сознание уловило что что-то не так, и загулявший воззрился на труп Медведя и Мартикова рядом с ним.

— Э-эй! — крикнул гуляка срывающимся голосом — Тут… челвек в кровище!!

Из темноты ему ответили в стиле «что ты гонишь, как сивый мерин?» и наградили парой нелестных прозвищ, которые адресат, впрочем, не заметил.

— Ей богу! — сказал стремительно трезвеющий под воздействием увиденного гулена. — Да здесь и пес!!

Но тут Мартиков приподнял голову от туши собаки, и свет фонарей пал на его измазанную кровищей волосатую морду. Ярко белые клыки сверкали в кошмарной улыбке, глаза светились оранжевым.

— Франчайзинг! — пролаял Павел Константинович Мартиков, в прошлом старший экономист с высшим образованием. — Квота! Квота! Децентрализация центров! Транспортные облигации на паспортные данные!

С клыка его сорвалась кровавая капля и шмякнулась об асфальт. Лицо гуляки горестно сморщилось, искривилось, словно у собирающегося заплакать младенца. Но он не заплакал — завопил, перекрыв на миг даже визг покойного Медведя.

— ВОЛК!!! — орал этот тип. — ОЙМАМАВОЛК!!! АЙВОЛК!!! ВОЛК!!!

Из темноты к нему уже бежали не на шутку обеспокоенные друзья. Мартиков напоследок улыбнулся вопящему и канул во тьму. А позади ночной гуляка все заходился переливистым криком, и жизнь его проходила у него перед глазами, и вопил он, пока начисто не сорвал голос, так что последующие две недели мог говорить только шепотом.

И много после он все еще рассказывал, как повстречался в ночи с ужасным исполинским зверем, что жрал окровавленное тело (со временем как-то незаметно труп мертвого пса вдруг стал человеческим телом), а потом отступил под требовательными криками случайного свидетеля.

О франчайзинге и иже с ним герой умолчал, страшась испытать на себе чудеса местной психиатрии. Боялся он, впрочем, зря — хотя почти никто этого не знал, городская психбольница была переполнена так, что несчастные пациенты сидели друг на друге, а медперсонал сбивался с ног, стремясь успеть усмотреть за всеми.

Большая часть новоиспеченных пациентов была абсолютно нормальна, и страдала лишь одним недугом — твердолобостью и тяжелой стадией скептичности, что не давало им поверить в творящиеся под носом чудеса.

А сам Павел Константинович еще с полчаса после боя носился по ночному городу в том сладостном упоении, что бывает только у животных, да еще у очень маленьких детей. Луна освещала его шерсть, повисшую кровавыми сосульками, да отсвечивала красным в широко раскрытых навстречу тьме глазах.