А люди все выходили и выходили, потому что знали — так больше нельзя, потому что скатываются непонятно куда, и непонятно, что ждет впереди.

Все знали куда идти, никто не сворачивал и не терялся. Сплоченной массой толпа прошагала по улицам, и скоро ее головные отряды вылились на Арену — центральную городскую площадь.

То был бунт. Последний бунт в этом городе, самый, пожалуй, сильный из всех предыдущих — водяных, хлебных и газовых. И, как и все предыдущие, он окончился пшиком.

Глухой ропот витал над толпой, когда она, разветвляясь на мелкие составляющие, ведомые выделившимися по всем законам людского столпотворения самозваными лидерами, направилась одновременно к зданию администрации, воздушных форм особняку УВД и угрюмому древнему зданию суда.

Темные массивные дома казались одинокими утесами посреди волнующегося людского моря. Основная масса народа застыла. Факела чадили в безоблачное небо, а часть ходоков, между тем, проникала во все три строения. Люди ждали известий.

Самозваные парламентарии, подогреваемые криками из толпы, почти бегом проникли в здание суда и в милицию. В администрации города их ждал сюрприз — дверь была заперта. В толпе заорали, чтобы начали ее ломать, и на подмогу выделили еще человек пятнадцать. Под общим натиском хлипкие створки открылись, а одна снялась с петель и гулко ухнула в вестибюль. С руганью сразу человек двадцать ломанулись в проем, а там, разделившись по двое, по трое, рассредоточились по этажам. А вот тут их ждал сюрприз номер два — всем сюрпризам сюрприз. Люди шагали по темным этажам и везде встречали одно и то же.

Пустоту. Запустение. В администрации, или как ее по традиции звали, Белом доме, никого не было. На полу широко распахнутых кабинетов белыми гигантскими снежинками валялись бумаги. Дверцы сейфов были широко растворены и напоминали улыбку идиота. На некоторых столах стояли чашки с остывшим черным кофе. Красные ковровые дорожки в коридорах обильно пятнали чьи-то грязные следы.

И никого. Ошарашенные ходоки, прочесав дом снизу доверху, возвращались назад, предоставляя народу вместо зарвавшихся властей, которые должны ответить за совершенное и, возможно, быть вздернутыми на ближайшем фонарном столбе, лишь свои пустые руки. «Парламентарии» выходили на широкие мраморные ступеньки и видели через площадь крошечные фигурки своих собратьев, также выходящих из суда и милиции.

Толпа думала долго, но и до этого многоглавого организма, наконец, дошло очевидное — городская власть спаковала манатки и сбежала, бросив своих подопечных на произвол судьбы.

Реакция была разная, на головы бежавших властей обрушивалось столько заковыристых проклятий, что если бы слова могли ранить, от отцов города остался бы даже не скелет — один прах. Кто-то падал без сил на холодный асфальт и заливался слезами, кто-то матерился в голос, кто-то потрясенно молчал.

Единодушно порешили, что беглецы и есть виновники всех отключений. Новость эта ничуть не обрадовала горожан. Некоторые из них, забравшись на фонарь, дабы возвыситься над людской массой, призывали созвать новый городской совет и учредить собственное правительство. Другие вопили насчет того, что власти не могли далеко убежать и наверняка прячутся где-то в городе, что было уже совершеннейшим маразмом, потому что даже младшим братьям сыновей работников завода было понятно, что обладая личным автотранспортом, эти душегубы уже давно за чертой поселения, а то и за чертой области.

Резкий женский голос вопил надрывно: «А милиция где?! Их к ответу призовем!!!» И тут обнаружилось, что рядовые стражи порядка тоже здесь в толпе, по большей части принимали участие в шествии и знать не знают, куда подевалось все их начальство. Некоторым из них, правда, по инерции все-таки набили лицевую часть, но и эти потасовки быстро сошли на нет ввиду явной бесполезности.