Вспотевшие, взмыленные и уставшие беглецы совсем не удивились, обнаружив точно такой же завал через шесть километров. Оттуда никто не стрелял, но и авторы баррикад оказались анонимами.

После этого самые отчаянные горожане кинули машины и, перейдя завал, пошли дальше пешком, проклиная всех и вся. Те, кто поспокойнее и помудрее, разворачивали машины обратно в город, памятуя о поездах.

А некоторые сказали: «Хорошо ли мы подумали, оставляя наш город. А может, тут еще все обойдется? Авось не помрем». Эти, рассудительные, отправлялись назад, а там уже неспешно разгружались у собственных домов, и даже снисходительно поглядывали на мятущихся беглецов. Центральные улицы враз покрылись слоем мусора, словно прошедшую ночь здесь только и делали, что переворачивали мусорные баки.

Билетов в кассах вокзала не оказалось. А сами кассы были наглухо закрыты и ощетинивались не внушающими надежды табличками. На узкий городской перрон набилась многотысячная толпа, и кого-то то и дело скидывали на рельсы, и он с возмущенной руганью лез обратно. Там, где не было людей, был багаж, возвышающийся среди бегущих горожан, как масштабированные утесы с квадратными гранями. От броских этикеток рябило в глазах.

В очах людей застыло отчаяние и приглушенный огонь стоиков. Они собирались дождаться поезда, а потом сесть в него, неважно какой ценой.

Во взволнованной людской толпе то и дело кого-то обкрадывали, и жертва догадывалась об этом лишь много часов спустя.

К полудню оказалось, что кассы были закрыты не зря — поезда не ходили, так как иссякло питающее локомотивы электричество. По слухам, этой ночью где-то в пригороде остановился скорый экспресс, доверху напичканный пассажирами, полностью закупорив восточное направление. Помощь к обездвиженному поезду не пришла, и его несчастным пассажирам, в конце концов, пришлось добираться до города пешком. А когда в область придет новый поезд, никто не знал — транзитные тут бывали крайне редко, а пригородные линии были все обесточены.

В два часа дня мимо истомившейся, издерганной толпы полным ходом пронесся ярко-желтый с черными полосами дизельный локомотив, сразу указавший путь к спасению. Управлялся тепловоз неизвестно кем, и хотя отчаянные горячие головы из ожидающих попытались на своих двоих догнать убегающий перекатчик, пользы это не принесло — подсесть не смог никто.

Мигом выделившиеся активисты предложили сформировать собственный состав и начали поиск ведающих в вагоновождении среди толпы. Таковой нашелся всего один — Николай Поликарпович Смайлин, семидесяти шести лет от роду, страдающий подагрой и сильной тугоухостью. Долго вникая в предложенное, Николай Поликарпович, наконец, согласился повести состав и даже научить молодое поколение. Тем более что наука эта, по его словам, немудреная.

Бережно поддерживаемый активистами под руки, дряхлый вагоновожатый удалился в сторону депо вместе с немалой кучкой сочувствующих и любопытных. Там их ждало сильнейшее разочарование — единственным оставшимся на ходу тепловозом был тот самый, что самое малое время назад пронесся мимо перрона и скрылся в неведомых далях. Народ пару раз нелестно выразился по поводу неизвестных извергов, лишивших город последней надежды, и пошел назад нести унылую весть ждущим.

Реакция последних почти точно копировала поведение своих же земляков у шоссейных завалов (а тем, кто был только что оттуда, пришлось проделать все по второму разу) — кто-то пал на колени и стал выдирать у себя волосы, кто-то, нагрузившись многокилограммовым скарбом, спустился с перрона и зашагал по шпалам, ну а большинство с тяжким вздохом поворотили вожжи в сторону покинутых домов.

К шести вечера перрон опустел, и лишь редкие, неясных занятий, личности шатались по нему, роясь в брошенном и потерянном в сутолоке чужом багаже.