— И он за мной идет! — закончил свое увлекательное повествование Василий — он меня ЧУЕТ! Не знаю, как, но чует!

И он замолк, выжидательно глядя на Жорика. Тот был спокоен. Царственным жестом подозвал к себе Шавку, а потом, страшно перекосив лицо и воздев над собой скрюченные руки, произнес что-то вроде: «А глаза — во!» спародировав часть рассказа Василия. Шавка залилась смехом, ненатуральным и неестественным, а за ней и все остальные. Смеялись громко и с чувством, толкали друг друга локтями и вытирали обильно выступившие слезы. Даже Саша забыл про обожженную руку и присоединился к остальным, зашедшись в тоненьком поскуливающем смехе. Жорик смеялся громче всех и в припадке буйного веселья хлопал себя по коленям, покачивался из стороны в сторону и иногда тыкал пальцами в беглеца.

— Ну, Васек! — простонал он, отсмеявшись, — ну сказанул, а? Чует, да? А глазищи — ВО! — и, не выдержав, глава всех городских бездомных снова раскатисто захохотал.

Народ лежал в лежку от смеха. Бомж Егор тыкал Василия в плечо кулаком, хихикал мелко, приговаривая:

— Совсем ты Васька допился. Из мозгов выжил. Зато как расска-а-азываешь! Прям писатель, или поэт хренов!

В лежке было жарко и дышалось с трудом, тяжелые никотиновые клубы заставляли слезиться глаза. Свежий ветерок из-за занавески внутрь почти не проникал.

— Вы что?! — закричал Васек гневно, закричал прямо в эти раскрасневшиеся от хохота и спиртного рожи, — вы не верите, да!?

Те смеялись только громче, и чем больше бесновался Василий, тем больше смеха вызывал он у бродяг. Смеялись так, что невзначай кокнули непочатую бутыль «Пьяной лавочки», но даже и не заметили этого. Васек приподнял еще одну бутылку, на этот раз пустую, ему хотелось вскочить и засветить этим опустевшим сосудом прямо в испитое рыло этому хохмачу Жорику, потому что тот не знает, над чем смеется, он не видел, как зеркало в живую ест человека, он не прятался в ухоронке от непонятного чудища. Он… да что он понимает, он-то ведь не кончал школу с красным дипломом!

Почему-то этот придурковатый аргумент показался Ваську наиболее убедительным. Но все же он предпринял последнюю попытку и заорал, надрывая глотку:

— Да вы че, не понимаете?! Он ведь за мной придет, сюда!! К вам!!

— И с глазами! — простонал в восторге Жорик и взмахнул скрюченными руками, — ВО!

Василий без сил опустился на матрас. Ему было на все наплевать, кроме того, «Пьяная лавочка» уже вовсю действовала, и мысли в голове плыли и путались.

— Собаку не пропустите, — сказал он тихо.

— О, — встрепенулся Жорик, — дело говоришь! Вот видишь, а ты про глаза!

Основательно прожарившуюся (но ничуть не ставшую от этого вкусней) собаку сняли с огня, и, обжигаясь, распределили между оставшимися в сознании участниками попойки. Снулый к таковым не относился, и потому имениннику ничего не досталось. Под это дело уговорили всю «Мелочевку», и принялись за остатки «лавочки». Впавший в депрессию Васек налегал на нее особенно. И уже минуть через двадцать собственный рассказ стал казаться ему абсурдом. Здесь, среди людей, собственный утренний бег казался каким-то жутковатым, но безвредным сном. А может, и не было ничего вовсе? Может, правда, это белочка постаралась?

Потягивая из кружки «Пьяную лавочку» и закусывая удивительно жестким по своей консистенции собачьим мясом, Василий успокоился и через некоторое время решил, что, пожалуй, сумеет заснуть. Веки отяжелели, и глаза уже с трудом различали через дымовую завесу такого же посмурневшего Жорика.