Вон и входы их виднеются, вернее то, что осталось от этих пещер: желтоватые, похожие на бивни мамонтов, известняковые отложения выпирают из темно-серой земли. Если покопать глубже, обнажится и узкий темноватый ход, ведущий вниз в путанный и корявый лабиринт заброшенных штолен. Влад хорошо знал места, где входы отрыты неизвестными энтузиастами. Все они находились ниже по реке, прячась в лесном массиве. И почти все были на правобережье.

Неопрятного вида полоса земли у самой реки — Степина набережная, сейчас почти пустовала. Только одна, неопределяемая из-за расстояния, фигурка сидела в том месте, где серая почва соприкасалась с обильно зеленеющим склоном повыше.

Впереди улица Центральная ровным проспектом достигала реки, взбиралась на мост (попутно теряя две крайние полосы), и сходила с него уже разбитой двухполосной дорожкой, сразу круто уходящей вправо и взбирающейся на обрыв. Не имевшая официального названия, дорожка эта в народе величалась Береговой кромкой.

Река текла лениво, не торопясь проходила под мостом, морщилась только недовольно от ветра. Одинокий лодочник медленно плыл по самой ее середине. Видно было, как ветер треплет его одежду. Гребец налегал на весла, возможно, в попытке согреться.

Подняв воротники, Влад и Дивер прошли через мост, слушая, как ветер гудит в дырах бетонного сооружения. Вездесущая пыль была и здесь, носилась вдоль дорожного полотна, иногда закручиваясь в сероватые смерчики. Эти пылевые призраки возникали ниоткуда, кидались в лицо, но не долетали, рассыпались и оседали на дорогу мелкими частицами. В бесцветном небе реяла одинокая речная чайка. Лениво взмахивая крыльями, она зависла на одном месте, чуть качаясь из стороны сторону. Казалось, она отдыхает, распластавшись на гигантском невидимом куполе, который заменял собой небеса.

После моста свернули на Береговую кромку. Народу было очень немного, в основном дачники, легко узнаваемые по грязной и заношенной рабочей одежде. На ногах у этих людей почти всегда были резиновые латаные сапоги, головы их прикрывали шляпы или панамы. На грязной обочине притулилась машина — старая шестерка, запыленная настолько, что нельзя было распознать цвет. На ее заднем сиденье было свалено кучей какое-то старое барахло, белая вата торчала из красной вытертой ткани, как оголенная кость среди кровавых лохмотьев. Выглядело это удручающе — начинало казаться, что в машине лежит труп.

Влад встряхнулся, непонимающе огляделся вокруг. С чего это ему лезут в голову мысли о мертвецах? Дивер искоса посмотрел на него, потом снова кинул взгляд на небо:

— Все-таки, будет дождь…

— Дивер, к чему ты это?

— К тому, что польет. — Ответил Севрюк и зашагал дальше, лицо у него было какое-то отсутствующее.

Пройдя сто метров по Береговой кромке, свернули на Змейку — узенькую улочку, которая пронизывала насквозь весь нижний город и уже там, за его границей, сливалась с региональным шоссе, по которому день и ночь снуют машины.

Дома здесь были старые, наклонившиеся фасадами вперед, а низкие края двухскатных крыш придавали им насупленный вид. На улочке царила полутьма, и лишь припаркованные там и тут машины не давали поверить, что ты неизвестным образом оказался в конце девятнадцатого столетия. В открытой форточке одного из домов возлежал роскошной тигровой масти котище, который провожал все проходящих внимательными желтыми глазами. Под ним расположилась кадка с цветком, который, казалось, засох много весен назад. В огороженных со всех сторон домах играли дети. Было слышно, как они перекликаются. Почти у каждого дома перед окнами имелся заросший сорной травой палисадник.

Севрюк резко остановился, и Влад едва не налетел на него.

— Стой, — сказал Дивер, — слышишь?

Влад послушно прислушался. Дети кричат, за рекой брешут собаки. Двигатель машины где-то в квартале отсюда.