Кейт молилась не только за себя, но и за свою дочь… и за Элли.

Джимми Долан явился на групповое занятие в Кризисный центр в последний раз.

Сидя в своем кресле в комнате для собраний, Элли то и дело поглядывала на Джимми, с августа прикованного к инвалидному креслу. К середине сентября он окончательно высох — глаза ввалились, похожая на пергамент кожа обтянула истощенное тело. Только одно Джимми не утратил: силу духа. Он жизнерадостно объявил собравшимся, что сегодня они присутствуют на его последнем спектакле.

— И прошу вас, не надо вызовов на бис. — Джимми усмехнулся.

— Не беспокойся, дружище… овацию мы прибережем для твоих похорон. — Армандо Руис, в джинсовом пиджаке с обрезанными рукавами, был, как обычно, задирист, хотя и цеплялся за переносной резервуар с кислородом, от которого к его носу тянулось две трубки.

Шутку Армандо встретили смехом. Так в этой комнате воспринимали черный юмор. Время от времени кто-то из членов группы признавался в том, что испытывает облегчение — оттого, что здесь ему не надо ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Смеясь над смертью, эти люди, похоже, пробуждались к жизни.

Элли обводила взглядом мужчин, которых давно знала и любила, а когда они умирали, искренне скорбела по ним. На восемь недель отпуска, проведенного с Элизой, она передала группу в опытные руки одного из своих коллег, Гранта ван Дорена, и вернулась к работе только в июле, самом жарком месяце года, когда приток частных пациентов в ее кабинет почти прекратился. Лето кончилось, наступила осень. Листья уже начинали желтеть, а здесь, в этой комнате, все чаще звучали упоминания о смерти.

Что принесет завтрашний день? Слушание дела об опеке было назначено на девять утра в зале суда на Сентрал-стрит. После трех месяцев подачи ходатайств, сбора показаний, визитов социальных работников и предварительных заседаний роковой день наконец приблизился.

Все это напоминало ночной кошмар, преследовавший Элли последние двадцать три года. Он оставался неизменным. В этом страшном сне она бежала за кем-то по запруженным пешеходами улицам… за мужчиной, похитившим ее ребенка. Время от времени менялся только ребенок. Иногда Элли видела Бетани… порой — безликого, незнакомого младенца. А в последние месяцы малыш из ее снов стал похож на Элизу.

Элли охватила паника. Доведется ли ей когда-нибудь сидеть в актовом зале на школьном спектакле, аплодируя дочери? Зажигать шестнадцать свечей на именинном торте? Смотреть, как ее взрослая дочь идет к алтарю в подвенечном платье?

Осознание того, что она потеряет, если Элизу отнимут, вызвало резкий, жгучий взрыв боли между ребер. Элли поспешно напомнила себе, что решение еще не принято. У нее есть ничтожный, но все-таки шанс на то, что судья решит дело в ее пользу. А еще на стороне Элли будет Пол.

Да, Пол. Элли вспомнилось, как он вернулся и сразу вписался в ее жизнь — так легко, словно и не уходил. Конечно, поначалу оба испытывали неловкость — чувство боли и предательства прошло не сразу. Но нежная, всепоглощающая любовь друг к другу бережно вела их по ухабистой дороге.

Элли украдкой улыбнулась, подумав о первом вечере, когда Пол вернулся домой и наконец лег в постель. Это было восхитительно… он обнимал ее, их тела двигались в слаженном ритме любимой и давно знакомой мелодии. Их поглотило такое острое желание, что, удовлетворив его, оба едва отдышались.

— Пол, — прошептала она сдавленным голосом, — о, Пол!..

Он положил ее голову к себе на плечо.

— Больше такого не повторится, — сказал Пол, — что бы ни случилось.