«Ну и что? — вызывающе спросил Николай свое отражение в зеркале и мысленно обратился к ушедшему Лесному: — А ты?»

Но даже ругаться было лень. Безделье приводило к назойливым мыслям, избавиться от которых удавалось только вином. Не много — два-три стакана в вечер — и становилось легче. Можно было болтать со случайными знакомыми, хохотать, жаловаться…

Потом им овладело желание избавиться от Лесного, чтобы не видеть его самодовольной физиономии. Николай внимательно приглядывался к Полуярову и Копытову — кто же из них будет редактором?! Он решил на всякий случай не отходить от Копытова, но и не выдавать своей неприязни Полуярову.

Но пока он раздумывал, что и как делать, что предпринять, его вызвал Копытов.

— Разговор у меня к тебе есть, — сумрачно сказал редактор. — Правду говорят, что ты разводишься? Или сплетни?

— Развожусь.

— Ух, снял бы я сейчас с тебя штаны да всыпал как следует! — с искренним возмущением воскликнул Копытов. — Ты меня извини, конечно, за такие слова, но мало, видно, теперь детей порют. Чего вы там не ужились? Чего не поделили?

— Я тут ни при чем, — жалобно отозвался Николай. — Жена мне изменяла с моим подчиненным. С Лесным. А я с ним должен каждый день один на один в кабинете сидеть.

— Остановись, дай опомниться, — попросил Копытов, но Николай, словно подталкиваемый кем-то в спину, продолжал:

— Лесной вообще не имеет права работать в газете. Его моральное, вернее, аморальное, лицо достойно осуждения.

— Тебе легко осуждать, — кусая ногти, проговорил Копытов. — Выпороть бы вас всех… Лоботрясы. Иди.

Не успел Николай прийти в себя от этого разговора, как его вызвал Полуяров, спросил отрывисто:

— Когда перестанете бездельничать?

— Когда будут нормальные условия для работы, — оторопев от неожиданности, пробормотал Николай. — Я не могу работать с Лесным, вы это знаете… Неужели нельзя перевести его в другой отдел?

— Вы не замечаете одной интересной детали в жизни редакции? — вопросом ответил Полуяров. — Происшедшее на партийном собрании не мешает редакции работать. Никто, кроме вас, не носит траура. Вы опустились, Рогов.

— Завтра я приду в новом костюме, — сказал Николай, вспомнив о Риточке, — вы удовлетворены?

— Да, если вы в новом костюме будете работать как полагается. Напрасно вы ждете чего-то, надеетесь на выгодные для вас перемены.

— Ничего я не жду, — пробормотал Николай, — можно идти?

— Идите. Мне жаль вас, вы на опасной дорожке. Я надеялся, что вы переживете личное горе, как человек, как коммунист.

— Вы меня и за человека не считаете? — гордо спросил Николай. — И при чем здесь…

— А при том, — строго произнес Полуяров, — что в любых случаях жизни надо быть коммунистом. Я не оправдываю поведения Лесного, но вы не имели права распоясываться, к бутылочке тянуться…

В глубине души Николай готов был поблагодарить Полуярова: «Спасибо, я и сам знаю, что иду неверным путем. Вы поддержали меня». Но, смерив Полуярова недобрым взглядом, Николай ушел.

Риточка смотрела на него с нескрываемым любопытством, и Николай немного воспрянул духом.

Назавтра в областной газете было напечатано объявление о разводе. Николаю казалось, что в редакции все отводят от него глаза. Но никто ничего не сказал. Риточка подошла и, протянув газету, спросила участливо:

— Это вы?

Малиновый ноготок показывал на объявление… Рогов… Роговой…

Николай был в новом костюме, с удовольствием оглядел себя в зеркале и ответил небрежно, что это он.