— Ночью, — после паузы ответил голос.

— Пожалуйста, в любое время. Я живу в гостинице, номер десятый. Я буду ждать.

Он с утра ничего не ел, поэтому забежал в гастроном, купил первые попавшиеся на глаза консервы, батон с изюмом, папирос, пачку кофе.

За дорогу он так переволновался, что, вбежав в номер, упал на диван и лежал, пока дыхание не стало ровным. Не прошло и десяти минут, как Олег снял телефонную трубку и умоляюще заговорил:

— Милая девушка, еще раз простите меня. Вы не забыли?… Да, Вишняков, из гостиницы…

Олег, обжигаясь, пил кофе и ходил по комнате, вспоминал и вспоминал эпизод за эпизодом. Сейчас все они казались ему значительными, особенно та ночь, когда Лариса осталась у него. Она как-то очень, просто, ласково и вместе с тем сурово сказала:

— Я верю тебе. Пусть будет так.

Ночью Олега стало знобить. Он лег на кровать, накрывшись пальто. Правая рука лежала у телефонного аппарата. Олег боролся со сном, но веки отяжелели, и он задремал. Среди сна он вспомнил, что сейчас ночь, Ларисы нет в редакции, и вскочил.

Надо было на ком-то сорвать злость, он позвонил на междугородную, начал что-то кричать, но его перебил холодный, бесстрастный голос:

— Линия на повреждении…

* * *

На месте Маро сидела незнакомая девушка — худенькая блондинка. Она была из тех, кого никогда не называют красивыми, а интересными и хорошенькими. За пудрой и помадой на ее лице угадывалась рано увядшая кожа, еле приметные, тщательно скрываемые морщинки свидетельствовали, что она успела повидать в жизни больше, чем положено в ее годы.

Она с явным интересом оглядела Николая, спросила:

— Вы здесь работаете?

Николай кивнул. Он внимательно посмотрел в ее голубые глаза, протянул руку, назвал себя.

— Рита, — смущенно прошептала она.

Он постоял еще немного рядом и ушел бродить по коридору. Увольнение Лесного он пережил тяжело и до сих пор искал себе оправдания. Временами его даже тянуло признаться.

Во-первых, он не предполагал, что Копытов поступит так сурово. По логике, не должно было случиться ничего серьезного — выговор на худой конец. Во-вторых, он несколько раз пытался предотвратить опечатку: брался за телефонную трубку, чтобы позвонить в типографию, но не позвонил. Не мог сделать этого, потому что ненавидел Лесного. А на душе было гадко. Николай сознавал, что поступил подло. Чтобы оправдаться перед самим собой, он доказывал себе, что по отношению к нему Лесной совершил не меньшую подлость.

Однажды Николай не выдержал и спросил его:

— Как живешь?

— Вашими молитвами.

Пересиливая неловкость и неприязнь, Николай произнес:

— Мне нужно поговорить с тобой. Я виноват в том, что произошло.

— Неважно.

— Нет, важно! — решительно воскликнул Николай. — Я виноват в том, что тебя увольняли.

— Может быть, — согласился Валентин, не догадываясь, на что намекал Николай. — Дело прошлого…

На этом бы и кончиться разговору, но Лесной заявил:

— Ты обо мне не беспокойся. Ты о себе подумай. Ведь совсем разучился работать. Сидишь, стул давишь.

Николай чуть не вскрикнул, шагнул к Лесному и сказал:

— Мальчишка! Молоко на губах не обсохло, а туда же…

Лесной направился к дверям, на полдороге остановился и ответил:

— Не вышло из тебя газетчика. Ради денег пишешь.

«Ну и что? — вызывающе спросил Николай свое отражение в зеркале и мысленно обратился к ушедшему Лесному: — А ты?»

Но даже ругаться было лень.