— Вот что, — остановил ее Валентин, — даю вам честное слово, что о вас я писать не буду.

— А об нем?

Валентин замялся.

— Не надо, — умоляюще протянула Маруся. — Он напуганный. Синегов ему говорил, что в газете статью большую напечатают. Вася снова и начал.

— Значит, он бросал пить?

— Сколь раз!.. Жизнь у него неудачная.

— А вы с ним почему поссорились?

— Мы не ссорились, — возмущенно поправила Маруся. — Тут… Неловко говорить, но полюбил он меня, не знаю, за что. А я к нему равнодушная. Ну, не виноватая я, если… А все на меня напустились: воздействуй да воздействуй, Я и попробовала… Он и выгнал меня. «И ты туда же», — сказал. Я здесь нормировщицей устроилась. А дураки сплетню пустили, будто я Васи застыдилась.

— Словом, в трудную минуту вы его и бросили?

— Получилось так.

— Когда с ним увидитесь?

— Не знаю… Выгонит он меня…

— Не выгонит. Привет ему передать?

Обратно Валентин шел пешком. Факты накапливались, думал он, а ответа по-прежнему не было. У него была надежда, что в воскресный вечер он застанет Василия трезвым, но это была робкая надежда. Он постучал в дверь тихо.

Василий сидел без огня и как будто даже обрадовался приходу Валентина; зажег свет, включил плитку.

— Тебе привет от Маруси, — словно между прочим сказал Валентин, — ждет, когда ты ее навестишь.

— Чего? — оторопело спросил Василий, и лицо его неожиданно стало ласковым. — От Маруси? Да ну?

— Ставь чайник. Хорошая девушка, умная, сразу все поняла, не то что ты.

— Сравнили! Маруся, она, конечно, не я… Ругала меня?

— Хвалила…

Теперь Валентину оставалось только ждать. Он наблюдал, как Василий накрывает на стол, и не выдержал:

— Разве так чай заваривают?.. Хлеб надо тоньше резать. Сыру много не режь — не съедим, засохнет. Надо тебе шкафчик какой-нибудь смастерить для продуктов.

Хозяин беспрекословно подчинялся гостю. Валентин снял пиджак и стал пить чай стакан за стаканом. Василий заговорил сам:

— Я вот сидел и ждал, когда ты спросишь: а что же ты, Вася, в воскресенье и трезвый? Недавно в магазин ходил, так каждый встречный и поперечный спрашивал… Я почему пью? Да делать мне нечего, все мои дружки пьют. Все пьют, всем делать нечего… Передовиком я одно время был. Смешно. В газете меня описали, с портретом. Грамоты дали. На собраниях вызывали и везде говорили, что я, мол, передовик. А какой я передовик? И никто не посмотрел, как у меня внутри, на что я годен. Сейчас, говорят, пьяницей стал, и опять никто в душу не заглянет. Наплевать, мол. Надо было — передовика из меня сделали, пьяница получился — заклевали… Очень мне хочется человеком стать, а не получается… Уму-разуму никто не учит. А все эти выговоры — есть они, нет их — ерунда. И не во мне дело. Не я один пью.

— Рассуждаешь ты правильно, — сказал Валентин, — все понимаешь… А что ж сам себя не слушаешься?

— А я вроде молодого инженера. Теоретически все разумею, а на практике — нет. Беда-то в том, что такие, как я, ни в какую графу для отчета не подходят. Прикажи сейчас нашему Синегову представить отчет, скольких комсомольцев комитет отучил от пьянки, Синегов лоб разобьет, а отчеты сделает. Но уж если с него сводку в горком не требуют, он не пошевелится, хоть умри… А я злой стал. Я и выговора получал, и приказы про себя читал, а все думал: ну хоть единая душа обо мне, человеке, спросит? Не дождался.