Прежде чем войти в квартиру, Лариса немного постояла перед дверью, вытащила из муфты зеркальце, взглянула: ну, конечно, мама сразу заметит, глаза вон какие ненормальные.

Лариса никогда ничего не скрывала от матери, да это было и бесполезно. Александра Яковлевна догадывалась первого взгляда о том, что творилось с дочерью. Догадывалась она, видимо, и об истории с Олегом, и Ларисе было тягостно сознавать свою вину.

— Как жизнь? — встретила Александра Яковлевна дочь.

— Прекрасна и удивительна. С приездом, мамочка, — голос ее, как она ни сдерживалась, дрогнул.

— Что случилось?

Она ждала этого вопроса, приготовилась к нему и все-таки он показался неожиданным. Лариса кусала губы, чтобы согнать с лица беспомощную улыбку.

— На работе что-нибудь?

Сколько у нее седых волос! Будто только сейчас Лариса впервые заметила, что мать постарела.

— Беда со мной случилась, — прошептала Лариса. — Я очень виновата перед тобой. Я на что угодно согласна, чтобы не расстраивать тебя, но…

— Если я могу помочь тебе, — испуганно произнесла Александра Яковлевна, — говори, что бы там ни было. За меня не беспокойся. Что случилось?

«Только бы не струсить!» — подумала Лариса, негнущимися пальцами достала из муфты листок, который дали в клинике, и положила его на стол. Мать взглянула на листок и села.

— Давно?

— Вчера узнала… Мама!

— Раньше надо было маму кричать, — глухо проговорила Александра Яковлевна. — Что же ты?.. Дочь…

И она заплакала навзрыд, в полный голос, как плачут тогда, когда уже больше нечего делать. Слезы падали ей на руки, и она вытирала их о скатерть. Лариса стояла рядом, еще в пальто, и боялась прикоснуться к матери. Ей хотелось убежать, спрятаться куда-нибудь. Слезы уже подступили к глазам, щекотали их, в горле пересохло, но она не смогла заплакать. Слез не было.

— Спасибо, — еле слышно произнесла мать, — дождалась благодарности… Он знает?

Лариса кивнула.

Больше мать не сказала ей ни одного строгого слова, ни о чем не спросила. В эти дни Лариса находила у нее защиту от своих сомнений и нерадостных предчувствий. Обе они стали еще внимательнее друг к другу, несчастье еще сильнее сдружило их. В сдержанности Александры Яковлевны дочь видела не прощение себе, а свойство ни с чем не сравнимой материнской любви — не слепнуть от радости и не слабеть в несчастье. Но дочь могла лишь догадываться, каких усилий это стоило матери. Лариса с удивлением и обожанием смотрела на нее, словно не узнавая.

Как бы ни любил ты мать, привыкаешь к ее заботе, не догадаешься и отблагодарить, забываешь, что мать сама нуждается и в ласке, и заботе. Мамины руки отгоняют от тебя болезни, ласкают тебя в грустные минуты, штопают рубашки, пока ты еще не зарабатываешь денег на новые.

Уставшее сердце матери бьется только для тебя. Что бы ты ни делал, она думает о тебе больше, чем ты сам. Все самое лучшее желает тебе мать. И если придет несчастье, больше тебя обеспокоится она, а если радость — только мать по-настоящему переживет ее.

Милые мамины глаза. Сколько морщинок скопилось около них еще тогда, когда ты едва начал жить. Каждая морщинка — это твои болезни, неудачи, проступки, ошибки. Лишь мама помнит, сколько раз ты болел, сколько раз неудачно влюблялся, сколько не сдал экзаменов.