Милые мамины глаза. И строгие, и добрые, и ласковые, и недовольные, но всегда внимательные.

До конца дней своих ты в долгу перед ними. Мать поймешь только тогда, когда увидишь невольную, идущую от беспечности неблагодарность своих детей. Тогда и вспомнишь маму, пожалеешь, что сам был таким. Поздно вспомнишь.

Привыкнешь к материнской заботе и вдруг другими глазами посмотришь на нее. Придет большое горе, такое, что друзьям о нем не поведаешь, и лишь мама поможет. Удивишься ее силе и разуму. У нее никогда не опустятся руки. Она будет бороться с любой бедой, спасет, успокоит.

Рядом с матерью Лариса чувствовала, что выстоит, выдержит, победит. Она не считала дни, оставшиеся до приезда Олега. Она боялась его возвращения, потому что тогда все должно было решиться окончательно и сразу. Устав ждать, она временами равнодушно повторяла: «Неважно, неважно». Но в сердце не гасла надежда: все будет хорошо. И ей становилось стыдно за свои подозрения и сомнения.

Однажды в субботу, когда раздался ничем не примечательный стук в дверь, Лариса переменилась в лице, выскочила из-за стола, кинулась к выходу, обернулась к матери и с трудом выговорила:

— Открой.

Когда Александра Яковлевна ушла и Лариса услышала негромкий виноватый голос Олега, она села, встала, снова села, положила руки на стол и замерла.

Олег был в старом, помятом костюме, небритый.

— Извините, — сказал он, — я прямо с поезда… В понедельник я должен уехать и…

В комнате повисла режущая слух, почти физически ощутимая тишина. Лариса в изнеможении закрыла глаза. Олег громко стучал ложкой, размешивая чай. И лишь Александра Яковлевна была спокойна, читала книгу, ни на кого не глядя. Когда молчание стало невыносимым, Олег заговорил:

— Я сбежал тогда… в командировку. Просто не мог сразу… сразу представить себя отцом, — он встал, растерянно поморгал глазами, неловко одернул пиджак и нетвердо закончил: — Александра Яковлевна, я прошу руки вашей дочери.

Лариса вскочила и выбежала из комнаты.

— Пусть решает она, — ответила Александра Яковлевна, проводив дочь страдающим взглядом. — И вообще не к чему эти церемонии. Поздно.

— Вы правы, — покраснев, согласился Олег. — Во всем виноват я один. Но я заглажу свою вину.

Александра Яковлевна показала глазами на дверь в соседнюю комнату, куда убежала Лариса, и Олег радостно, понимающе улыбнулся. Чувствовалось, что он уже пережил трудный момент, и к нему вернулось обычное настроение, Он кивнул Александре Яковлевне, снова улыбнулся и ушел.

Лариса стояла у окна, опустив руки. Глаза ее, печальные и заплаканные, смотрели на Олега без укора, с тихой благодарностью. Он взял ее руки и поцеловал ладони.

— Я всегда верила, что ты такой, как сейчас, — счастливым голосом прошептала она. — Значит, ты скоро уже не будешь провожать меня домой… Мы будем вместе.

Голубые глаза Олега потемнели, он был взбудоражен, гладил руки Ларисы, целовал ее волосы и молчал. Ему все еще не верилось, что то, чего он так боялся, произошло легко, и теперь не надо волноваться.

— Ты будешь хорошим, — шептала Лариса, — только слушайся меня. Тебя здорово править надо, ты как письмо в редакцию, тебя дорабатывать надо.

— Я все сделаю, чтобы ты была счастливой, — сказал Олег первые пришедшие в голову слова.

— Пожалуйста, не возражаю, — смеясь, ответила Лариса и обняла его. — Ты никогда не забывай, как ты увидел меня, как мы первый раз пошли вместе, помнишь по Театральному скверу, как мы вместе первый раз томатный сок пили… помнишь?

— Каждый день вспоминаю и не верю своему счастью.