– Понятия не имею, – ответила Элпью, садясь к столу. Она собрала карты и стасовала их. – И вы не испытываете даже тени смущения, деля камеру с женщиной, которой завладели с помощью мошенничества?

– Я в жизни не видела это чучело, – отозвалась леди Мердо-Мактавиш.

– Я говорю про себя. – Элпью изучающе смотрела на леди Изабеллу Мердо-Мактавиш, оценивая свою жертву. – Я Элпью, забыли? Вы выиграли меня в карты у моей госпожи.

– Нет-нет, все было совсем не так. – Шотландка покраснела. – Я не… Ко мне это не имеет никакого отношения… я…

– Выкладывайте. Каковы ваши условия? Я хочу принадлежать только себе. Предполагаю, что в страшном ажиотаже миледи скорее всего забыла, что не имеет права использовать меня как ставку в игре. Я не рабыня. Я свободнорожденная женщина.

– Вы не понимаете. Я не могу говорить об этом. К тому же какое это имеет значение теперь, когда мы оказались здесь? Нас сожгут на площади, как по-вашему?

Элпью пыталась разгадать эту головоломку. Неужели леди Изабеллу посадили к ней в камеру, чтобы эта женщина побудила Элпью в чем-то признаться, а потом сообщила об этом властям? Слишком уж много для совпадения, чтобы всех троих бросили в Бастилию в течение одного дня. И зачем вообще существует эта ненормальная тюрьма? Здесь не держат совершивших убийство, кражу или любое другое преступление, за которые сажают в английские тюрьмы. И жизнь скорее напоминает общение в кофейне или в городском саду.

– Мужчина у дверей сказал, что я могу ходить в библиотеку, в которой, видимо, весьма недурная подборка книг на английском языке. – Изабелла вздохнула и села напротив Элпью. – У меня с собой перо и бумага, поэтому не исключено, что за время своего вынужденного заключения я напишу великую книгу.

Элпью ахнула. Вот что связывает всех троих. Все они сочинительницы. А для чего в первую очередь используется Бастилия? Для того, чтобы преподать урок писателям, которые прогневали французского короля.

– Вы в последнее время ничего не написали? – Элпью постаралась не выдать своей заинтересованности.

– О да… – Леди Изабелла просияла. – Сказку о принцессе, которая уколола палец и уснула на многие годы…

– Нет, не сказки… сатиру. Вы про короля Франции ничего такого не писали? Никаких скандальных статей? Памфлетов?

– Сомневаюсь, что французские принцессы когда-либо кололи свои пальчики…

– В Лондоне мы поставляем светские сплетни для одной газеты. Вы ничего подобного не писали? – Элпью стала припоминать подробности статьи, которую они с графиней пытались продать. А вдруг там были замечания в адрес короля – грустного старого Якова Стюарта, а кто-нибудь решил, что подразумевался король Людовик?

– Мой жанр – народные сказки. Я хожу по лесам и окраинам города и разговариваю с мудрыми старухами; они пересказывают мне сказки, переходящие из поколения в поколение. Я записываю их для нового поколения, чтобы они не исчезли.

– И никакая из них не касалась великого французского короля или кого-нибудь по имени Людовик?

– Нет. – Леди Мердо-Мактавиш беспокойно поерзала на стуле. – Простите, мистрис Элпью, но я не понимаю, почему вы так резки со мной. – Достав носовой платок, она начала комкать его в руках.

– Вы вернете миледи ее дом или мне придется отыгрывать его у вас?

– Я не могу этого сделать.