– Ну уж только не со мной. – Элпью вытащила из рукава еще одну лишнюю карту и вздохнула. – Какой вам прок от лондонского дома миледи? Скажите же.

– Ладно. – Воздев руки, Изабелла Мердо-Мактавиш запричитала: – Я скажу вам. Я, как и вы, отчаянный игрок в карты…

– Вы хотите сказать, обманщица, – уточнила Элпью; ей не совсем понравилось применение этого сравнения к ней.

– Я заразилась этим от своего покойного мужа. Он играл не так хорошо, как я, из-за чего я и потеряла свое состояние – до последнего гроша, – прежде чем мы отправились в изгнание. Затем, едва мы поселились в Сен-Жермене, этот отвратительный человек умер от триппера, чтобы усугубить мое унижение, оставив меня совершенно без средств. Вы видели, какова там жизнь. Грыземся как пауки в банке. Я зарабатываю себе на жизнь. Играю и выигрываю. Но все, что я выигрываю, уходит к другим людям, а они в ответ обеспечивают мне содержание, достаточное для проживания в Сен-Жермене. Вот и все. Да, я выиграла дом вашей госпожи, и вас, и некоего Годфри, но все это уже переписано на другого человека.

– На кого?

– Этого я не могу вам сказать, но даже если бы могла, то не стала бы, иначе все годы, что я играю в эту игру, окажутся напрасно потраченными, ибо я потеряю все.

– Неужели кто-то имеет такую власть над вашей жизнью? – Элпью крепко задумалась. Кто из числа этих зловещих вампиров манипулировал шотландкой? – Почему вы не уедете из Сен-Жермена? Мир велик.

– Я не могу уехать. – Леди Мердо-Мактавиш прижала к губам пальцы. – Вы не поймете.

– Но вы же уехали, мадам. Посмотрите вокруг. Вы во власти прихотей его величества. Вы оставили то, что, по-вашему, удерживало вас в Сен-Жермене.

Леди Изабелла внезапно кинулась на кровать Элпью и, уткнувшись в подушку, разразилась бурными рыданиями.

– Господи, мадам! – Элпью поднялась и бросила ей носовой платок. Элпью совсем не хотелось спать на подушке, влажной от чужих слез. – Такие неожиданные повороты и перемены, что и сам черт ногу сломит.

Это любовь, подумала она. Шотландская муза влюблена в какого-нибудь женатого красавца в Сен-Жермене. Хотя кто из этих сетующих, вздыхающих и сластолюбивых щеголей и фатов мог вызвать подобные чувства, ей не приходило в голову.

– И он не знает, где вы сейчас? – тихо спросила она. – Ваш возлюбленный все равно подумает, что вы бросили его.

Леди Мердо-Мактавиш взвыла, и в ответ на ее вопль колдунья у окна закатила кошачий концерт.

– Надеюсь, это поможет, – сказала графиня, сметая с незаметных выступов в дымоходе сажу. Кулек она соорудила из страницы, вырванной из какой-то книги Пигаль. – Думаю, у тебя достаточно крема для лица и масла, чтобы приготовить смесь.

– По-моему, я люблю его. – Пигаль уставилась на пламя свечи и взялась за перо. – Я напишу ему любовное письмо. Кто знает, а вдгуг этого человека когда-нибудь освободят и он сможет жить со мной в Сен-Джеймсе. Мы бы повесили его маску на стену. Она стала бы госкошным укгашением моего салона.

– Как по-твоему, Олимпия, сколько сажи нам понадобится, чтобы зачернить лицо, шею и руки?

– «Догогой таинственный узник…» – Перо Пигаль зависло над страницей. – Интегесно, что он такое натвогил, что не откгыл своего имени даже нам? «Вы должны позволить нам отплатить за вашу добготу…»

– Когда я наберу достаточно сажи, Олимпия, мне начинать рвать простыни на веревки или надзиратель сразу обо всем догадается, если наши простыни исчезнут?

– Должно быть, ему плохо видно из-за этой ужасной штуковины, – размышляла Пигаль. – Поэтому я должна напомнить ему… «Я высокая, с пгекгасной фигугой.