– Зачем вы меня навещаете? Мики пожала плечами:

– А если вы мне просто нравитесь?

Брови Джеко поползли вверх и тут же снова опустились. Он как будто говорил: «Этого недостаточно».

Она вздохнула, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдержать его испытующий взгляд.

– Моя беда – это слишком живое воображение. И я хорошо знаю, что такое стремление к успеху. Я всю жизнь подметки рвала, чтобы оказаться там, где я есть. Иногда мне приходилось идти на жертвы, иногда я вынуждена была поступать с людьми так, как при других обстоятельствах постеснялась бы. Но для меня это главное в жизни – подняться туда, куда мне хочется. И теперь могу представить себе, что бы я чувствовала, если бы по независящему от меня стечению обстоятельств лишилась своей цели. Мне кажется, то, что я испытываю к вам, правильнее всего назвать сочувствием.

– В каком смысле? – спросил он, и на его лице нельзя было ничего прочесть.

– Может быть, сочувствие без примеси жалости? Он кивнул, как будто на что‑то подобное и рассчитывал:

– Медсестра думает, что вы в меня влюбились. Я понимал, что это не так.

Мики пожала плечами. Пока все шло гораздо лучше, чем она могла предположить.

– Не разочаровывайте ее. Люди не доверяют поступкам, которых не понимают.

– Как вы правы, – сказал он, и в его голосе ей впервые послышалась горечь, хотя причин испытывать горечь у него было предостаточно. – Но понимать что‑то не всегда значит быть готовым это принять.

За его словами крылось нечто большее, гораздо большее. Но Мики и сама прекрасно знала, когда ей пора уходить. У нее еще будет возможность снова завести этот разговор. В тот раз, уходя, она постаралась, чтобы медсестра обязательно увидела, как она целует его на прощание. Если она хочет, чтобы в эту историю поверили, информация должна просочиться, а не появиться в теленовостях. А из своего журналистского опыта она знала, что слухи по больнице распространяются быстрее, чем грипп. Понадобится всего лишь одна передаточная инстанция, чтобы сделать эту историю достоянием широкой общественности.

Когда она снова приехала к нему неделю спустя, Джеко держался отчужденно. Мики чувствовала, что он еле справляется с собой, но не была уверена в том, что понимает его чувства. Через какое‑то время, устав поддерживать скорее монолог, чем разговор, она спросила:

– Может быть, поделитесь со мной, или хотите, чтобы давление поднялось еще выше и вас хватил удар?

В первый раз в тот день он взглянул ей прямо в лицо. В первое мгновение ей показалось, что у него поднялась температура, но потом она поняла, что это была ярость – настолько сильная, что ей было непонятно, как он только сдерживается. Им владела такая злость, что он едва мог говорить. Она поняла это, видя, с каким трудом он подыскивает слова. Наконец усилием воли он овладел собой.

– Это все моя так называемая невеста, будь она неладна! – злобно прорычал он.

– Джилли? – Мики надеялась, что не перепутала имя. Как‑то раз, когда Мики уже уходила, они столкнулись в дверях палаты. Мики девушка запомнилась как тоненькая, темноволосая красотка, чувственная и чуть‑чуть вульгарная.

– Сука, дрянь, – прошипел он, жилы на его шее под загорелой кожей напряглись и стали похожи на веревки.

– Что случилось, Джеко?

Он зажмурился и сделал глубокий вдох. Широкая грудная клетка показалась еще шире, отчего стала заметнее асимметричность его прежде безупречного торса.

– Она бортанула меня, – наконец выдавил он, голос его был хриплым от ярости.