Подобные сантименты не казались мне ни в малейшей степени глупыми, так воодушевили и наполнили меня энергией прогулка по верескам и мысли о моем наследстве.

Деревенская улица была столь же тиха и безлюдна, как прежде, и можно было бы подумать, что она оставлена и заброшена, если бы не дым, тоненькой струйкой поднимавшийся тут и там из труб домов. Но я не позволил, чтобы жуткая тишина и пустота испортили мне сейчас настроение, а в ближайшие недели я собирался пройти по нескольким тропинкам и постучать в некоторые двери.

Медленно проходя через тихий заброшенный сад в Холле, я понял, что уже начинаю испытывать к этому месту совсем другие чувства, я ощущал возрастающее возбуждение, в каждом уголке видел возможности и жаждал, чтобы он вновь возвратился к жизни. Стоя перед свинцовой статуей мальчика, казавшейся мне такой приветливой и знакомой, я весьма пылко поклялся, что буду работать, посвящая этому всю свою жизнь, чтобы вновь сделать Киттискар счастливым и процветающим местом, сколько бы это ни стоило. Никакого состояния здесь не было, как написала в своем письме моя родственница. Но, так или иначе, твердо решил я, деньги найдутся, я буду работать, и все получится. Прежде всего я должен был воодушевить окружающих, использовать здешних людей, заручиться их поддержкой, чтобы снова сделать Киттискар центром процветающей деревни.

Я задался вопросом, не может ли дом оказаться пустым, но горничная впустила меня сразу, стоило мне коснуться звонка, после чего тупо уставилась на меня и несколько секунд так и стояла, не отступая в сторону, чтобы позволить мне пройти. Я сказал:

— Извините, что я несколько поздно, но я пришел снова, просто чтобы осмотреть Холл. — И, заметив в ее взгляде настороженность и даже некоторую враждебность, поспешил добавить: — Разумеется, ничего сейчас не меняя и не нарушая, из уважения к моей родственнице.

— Вы не найдете ничего интересного. Это старое заброшенное место, и мисс Монмут последнее время была очень больна. Она ограничивалась одной частью дома.

— Да. Тем не менее я хотел бы посмотреть и начать составлять планы.

— Как пожелаете. Конечно, это ваше, и вы можете вынести то, что вам понравится.

— О, я не предполагаю ничего выносить, во всяком случае, надолго. Я оставлю всю обстановку и прочее как есть, пока здесь не освоюсь, а своих вещей, которые я мог бы принести, у меня немного. Ведь, думаю, вам известно, что я приехал после долгих лет, проведенных за границей, и не имел дома. У меня совсем небольшое имущество.

Она продолжала стоять, уставившись на меня, но теперь черты ее исказило выражение, близкое к ужасу, и когда она заговорила, голос ее прозвучал как шепот.

— Вы, конечно же, не собираетесь жить здесь, в Киттискаре?

— Почему же, разумеется, я собираюсь! Никакого другого дома у меня нет. Я ведь наследник, верно?

— Но вы не можете… конечно, вы не будете.

— Почему вы так говорите?

— Потому что… потому что вы — Монмут и мужчина.

В памяти у меня всплыла фраза из письма моей родственницы. «Сочувствую вам. Будучи женщиной, я не имела здесь никаких неприятностей». Внутри у меня все похолодело. Чем бы ни было то, о чем меня предупреждали и о чем предупреждают сейчас, это как-то связано с Киттискар-Холлом и с родом Монмутов по мужской линии. На мгновение мне захотелось выяснить это у нее тотчас же, услышать всю правду. Но я не стал спрашивать. Я пренебрег этим. Это было какое-то предание, древняя история, из тех, что часто сопутствуют старым домам. Какая-нибудь нелепица.

В тот день я обошел все комнаты Киттискар-Холла. В те, что были в задней части дома, светило солнце, и, когда я открыл ставни и раздвинул все тяжелые, мрачные шторы, комнаты затопило светом.