– Что он сказал? – спросила она, но гонец лишь развёл руками.

– Ничего.

Милдрет прогнала всех и остаток дня провела в одиночестве у себя. К утру она написала новое письмо и опять вручила его гонцу, и снова ждала, что придёт ответ – любой, даже если в нём будет значиться: «Не пиши мне больше никогда».

Но ответа не было. И гонец снова вернулся с пустыми руками.

Милдрет написала ещё раз, и ещё. Она сменила гонца и продолжала посылать письмо за письмом, но ответа не было.

Наступила зима и снова сменилась весной.

Всё вокруг казалось Милдрет серым и пустым, а стены замка, принадлежавшего ей, выглядели тюрьмой – в сто раз более прочной, чем башня, в которой они жили с Грегори вдвоём.

Милдрет обещала себе, что она всё равно сдержит слово, которое дала Грегори год назад. Она уже заводила с Эллером разговор о том, что не так уж и нужна здесь. Поначалу Эллер противился, убеждал её в том, что в Англии опасно и она может уже не вернуться назад – но потом сдался, и, в конце концов, сказал:

– Вам нужно будет позаботиться о поводе. И я надеюсь, вы собираетесь возвратиться назад.

Милдрет ответила:

– Хорошо.

Но из замка Бро по-прежнему не было вестей.

Когда сошёл снег, Милдрет достала из клетки голубку, которую всё это время берегла, и привязала к её лапке последнее письмо:

«Я люблю тебя, мой лорд. Дай мне хоть какой-то знак. Или с войском придётся вернуться мне».

Она поцеловала голубку и выпустила за окно, но сколько ни ждала, ответа так и не пришло.

Глава 52

Милдрет сидела в центральном зале напротив камина и слушала протяжную песню кланового барда Лаклана под плачущие звуки волынки.

По-гэльски она не понимала ни слова и не пыталась этого скрывать – почти все в замке говорили и по-английски, и по-французски, и только старые баллады продолжали петься на древнем языке.

Карлевелок вообще представлял собой странную смесь северных обычаев в оправе из норманнских стен и английских разговоров: здесь не было суровых и гордых рыцарей, не подпускавших к себе и на милю никого из простых людей, да и вообще Милдрет оказалась единственной, кто прошёл рыцарское посвящение – но сама она предпочитала лишний раз об этом не говорить, чтобы не вспоминать, кто и как её посвящал.

Постепенно забывались суровые, пропитанные влагой стены замка Бро, где ей пришлось пережить немало одиночества и унижений.

Здесь не было ничего такого. И хотя Эллер с самого начала дал понять, что Милдрет нужна в первую очередь как та, кто не станет мешать совету старейшин, никто не относился к ней как к чужой и никто не упоминал о том, как именно она взошла на престол.

Общаться с родными, казалось, было легко – куда легче, чем Милдрет привыкла себе позволять. С ней говорили как с сестрой те, кого она почти что не знала, а сама она оставалась серьёзна и молчалива, потому что каждое прикосновение заставляло её думать о том, что она потеряла.

Жизнь здесь была проще, и люди куда меньше думали о соблюдении приличий и охране своих тайн. Пиры проводились реже – лишь для того, чтобы поразить гостей – зато постоянные обитатели замка то и дело собирались в таверне, где женщины, не стесняясь, танцевали с мужчинами дикарские северные танцы.

Милдрет смотрела на их веселье из самого тёмного угла – благо, к молодой тэнше никто не решался подойти с вопросами или пригласить танцевать.

Хотя поглядывало на неё немало молодых воинов – и Милдрет эти взгляды замечала. Ей было немного неловко, потому что к такому вниманию она не привыкла, но подпустить кого-то ближе, чем на десять шагов, она не могла.

Танцы и эль, который лился на подобных гулянках рекой, были чужды ей – они лишь напоминали оставшиеся за другими стенами вкус бургундского вина и пронзительный взгляд чёрных глаз, устремлённых на неё.