– Дженни, слышишь?

Дженни в начале не слышала ничего. И только когда Милдрет зажала ей рот рукой, начала понимать, о чём говорит её леди.

– На французском поют, – сказала она растерянно. – Это кто такой?

– Не знаю, – ответила Милдрет негромко. – Встань и иди, выясни, кто тут может петь.

Дженни, скрипя суставами и недовольно зыркая на неё из-за пелены спутанных волос, стала одеваться и вышла за дверь. Вернулась она не скоро и не смогла сказать толком ничего.

Наутро Милдрет осторожно спросила тех, с кем общалась больше всего, кто бы мог здесь петь на французском по ночам, но Лаклан лишь с удивлением посмотрел на неё, а Эллер развёл руками.

– Ты снова о своём, – сказал он. – Милдрет, забудь своих англичан. Теперь ты – наша тэна. Зачем вспоминать о том, что причиняло тебе боль?

Милдрет поджала губы и прекратила разговор. С Эллером можно было говорить о многом – об охоте, о тренировке солдат и песнях, которые пели в таверне, но при нём не было смысла вспоминать англичан. Эллер знал о них многое, но всех до одного воспринимал как врагов.

Следующей ночью Милдрет улеглась в кровать, но спать не стала. Просто лежала в темноте, прислушиваясь к звукам ночи – и хотя она так и не сомкнула глаз, через некоторое время различила уже знакомый – хрипловатый и усталый голос, выводивший слова французской песни.

Милдрет хотела было поднять на ноги Дженни, но подумала, что толку от этого не будет.

Она встала и, накинув на плечи ночную сорочку, сама отправилась бродить по коридорам замка Карлевелок в поисках того, кто мог бы петь. Обойдя все этажи донжона, Милдрет так и не отыскала никого, хотя и была уверена, что голос доносится откуда-то снизу, а не от стен.

Она вернулась к себе и попыталась уснуть, но не получалось ничего, так что утром девушка спустилась к завтраку ещё более мрачной и невыспавшейся, чем всегда.

Домашние с подозрением поглядывали на неё, но Милдрет молчала, а едва закончив завтракать, приказала седлать коней и отправилась на охоту вместе с Эллером и другими братьями – сводными, двоюродными и троюродными.

Остаток дня она провела пьяной от скачки и ветра, бьющего в лицо, и почти что забыла о тревогах, которые не покидали её – разве что где-то под сердцем ворочался болезненный червячок, напоминавший о том, что всё не так уж хорошо, и ещё год назад вот так же точно она скакала бок о бок не с братьями, о которых ничего не знала, а с Грегори, который значил для неё всё.

Вечером, укладываясь в постель, Милдрет была уверена, что уснёт как убитая, но, едва сомкнув глаза, снова услышала заунывный голос, зовущий свою возлюбленную, что осталась далеко-далеко.

– Чёртова баллада, – пробормотала она, садясь на кровати и пытаясь отыскать башмаки.

В эту ночь она сразу направилась на нижний этаж, до которого не добралась в прошлый раз – туда, где хранили зерно и был выкопан колодец на случай войны.

Она отперла маленькую дверцу в самом тёмном углу общего зала и спустилась по винтовой лестнице с факелом в руках.

Остановившись на нижней ступеньке, Милдрет поняла, что не ошиблась – здесь голос слышался куда отчётливей.

Осторожно переступая, чтобы не спугнуть странного певца, Милдрет двинулась вперёд и уже через несколько шагов замерла, обнаружив, что оказалась лицом к лицу с призраком из прошлой жизни, которого не ожидала увидеть уже никогда.

Через маленькую решётку в окованной железом дубовой двери на неё смотрело исхудавшее и осунувшееся лицо Тизона.

Милдрет сглотнула, решив было, что теперь видения преследуют её ещё и так, она не только слышит их, но и видит, будто наяву. Но Тизон, кажется, был удивлён не меньше, чем она сама.