Изменить размер шрифта - +
  Он  перестал  с  ней  считаться,  поминутно
заставлял раздеваться для какого-нибудь наброска руки, ступни, любой  другой
детали, необходимой ему в данную минуту. Это было ремесло, и Клод унижал  им
Кристину, на которую смотрел, как на живой манекен. Он заставлял ее стоять и
рисовал, словно перед ним был натюрморт: какой-нибудь кувшин или горшок.
     Клод не торопился и, прежде чем приступить к большой фигуре, в  течение
нескольких месяцев мучил Кристину, пробуя изобразить ее  в  двадцати  разных
позах, желая, как он говорил, проникнуться особенностями  ее  кожи.  Наконец
настал день, когда он с жаром принялся за набросок; в это осеннее  утро  дул
пронизывающий северный ветер, и в обширной мастерской было  свежо,  несмотря
на топившуюся  печь.  У  маленького  Жака  начался  один  из  тех  приступов
болезненного оцепенения, которым он был подвержен. Поэтому  он  не  пошел  в
школу,  и  родители  заперли  его  в  дальнем   углу   комнаты,   отделенном
перегородкой, наказав быть умницей. Вся дрожа, мать разделась и встала подле
печки, неподвижная, выдерживая позу.
     В течение первого часа  художник  с  высоты  своей  стремянки  впивался
внимательным взглядом в Кристину, словно изучал ее всю - от плеч  до  колен,
но не перекинулся с ней  ни  единым  словом.  Кристина,  охваченная  щемящей
тоской, боясь потерять сознание, уже не понимала, от чего она  страдает:  от
холода или от отчаяния, подступавшего к ней уже давно,  но  горечь  которого
она  только  теперь  ощутила.  От  усталости  она  зашаталась  и,  с  трудом
передвигая окоченевшими ногами, сделала несколько шагов.
     - Как, уже?  -  воскликнул  Клод.  -  Ты  ведь  позируешь  какие-нибудь
четверть часа, не больше! Разве ты не хочешь заработать свои семь франков?
     Он шутил, но голос у него был суровый: его  увлекла  работа.  Кристина,
накинув на себя пеньюар, с трудом обретала способность двигаться, а  он  уже
грубо кричал:
     - Ну, ну, не ленись! Сегодня великий день! Либо я  стану  гением,  либо
издохну!
     Приняв прежнюю позу, она стояла обнаженная при тусклом освещении, а  он
вновь взялся за кисть, время от времени бросая отрывочные  фразы,  испытывая
потребность производить шум, как это всегда с ним бывало, когда  работа  шла
на лад.
     - Забавно, в самом деле, какая у тебя чудная кожа. Она поглощает  свет,
право... Кто бы поверил, что сегодня утром ты вся серая?  А  в  прошлый  раз
была розовая! Да, да, неправдоподобно  розового  цвета!..  Мне  это  здорово
мешает, никогда не знаешь заранее.
     Он остановился, прищурился.
     - Чудесная все-таки штука - обнаженное тело... Оно  решает  тональность
картины... Оно играет, искрится, живет, черт побери! Так и видишь, как кровь
омывает мускулы... Ах, хорошо нарисованный мускул, добротно выписанная часть
тела, залитая солнечным светом... Что может быть лучше,  прекраснее?  Это  -
само божество! А у меня... У меня нет  другой  религии,  я  готов  пасть  на
колени перед обнаженным телом да так и простоять всю жизнь.
Быстрый переход