Изменить размер шрифта - +
..  Так  прошла  вся  ее
жизнь, и наконец она опустилась до ремесла натурщицы и потеряла все,  вплоть
до любви мужа. И вот это  изображение  воскресало,  более  живое,  чем  сама
Кристина,  для  того,  чтобы  ее  доконать,  потому  что  отныне  для  Клода
существовало  лишь  одно:  лежащая  женщина  со  старого  полотна,   которая
возрождалась теперь в фигуре стоящей женщины на новой картине.
     С каждым сеансом Кристина чувствовала, что стареет. Она бросала на себя
смущенные взгляды; ей казалось, что она  видит,  как  становятся  глубже  ее
морщины, как портятся чистые линии ее фигуры. Никогда  еще  не  изучала  она
себя так, она стыдилась своего тела, презирала его,  испытывая  безграничное
отчаяние страстной женщины, которая вместе  с  красотой  теряет  любовь.  Не
потому ли Клод больше не любил ее, проводил ночи с другими и искал прибежище
в противоестественной страсти к своему  произведению?  Она  теряла  разумное
представление о вещах, опустилась, ходила в грязном  лифе  и  юбке,  утратив
свою кокетливую грацию, выбитая из колеи мыслью,  что  бесполезно  бороться,
раз она постарела.
     Однажды, взбешенный неудачным сеансом, Клод так закричал  на  нее,  что
она долго не могла опомниться. Он снова едва  не  разорвал  холст,  придя  в
такое неистовство, что не мог уже  отвечать  за  себя,  и,  вымещая  на  ней
раздражение, сжал кулаки и крикнул:
     - Нет, я решительно не могу ничего  сделать  с  такой  моделью!  Пойми,
когда хотят позировать, то не заводят ребенка.
     Взволнованная, оскорбленная, вся в слезах, она побежала одеваться. Руки
не слушались ее: она спешила скорее прикрыть свою наготу, но не могла  найти
одежды. Полный угрызений совести, он быстро спустился с  лесенки,  чтобы  ее
утешить:
     - Послушай, я виноват, я негодяй! Ну, прошу тебя, подожди,  постой  еще
немного, чтобы доказать, что ты больше не сердишься!
     Он схватил ее,  обнаженную,  обеими  руками,  вырывая  у  нее  рубашку,
которую она уже наполовину натянула на себя. И она опять простила его, вновь
стала в позу, все еще  содрогаясь  так,  что  по  всему  ее  телу  пробегали
болезненные судороги; она замерла в неподвижности, как  статуя,  а  крупные,
немые слезы продолжали катиться по щекам и падать на грудь. Ее ребенок!  Да,
конечно, лучше бы он не родился! Возможно, что он и был причиной всего.  Она
больше не плакала, она уже простила отца,  и  в  ней  нарастал  глухой  гнев
против бедного ребенка, к которому она никогда  не  испытывала  материнского
чувства и которого она ненавидела сейчас, когда думала, что, может быть,  он
убил в ней любовницу.
     Между тем на этот раз Клод проявил  упорство  и  закончил  картину.  Он
клялся, что как бы там ни было, а  он  пошлет  ее  в  Салон.  Он  больше  не
спускался с лестницы,  зачищая  фон  до  поздней  ночи.  Наконец,  в  полном
изнеможении, он заявил, что больше не дотронется до картины.
Быстрый переход