|
Потихоньку подкрадывался вечер; резкий свет, проникавший через большое окно, бледнел, теряя окраску, превращаясь в однотонные тусклые сумерки. - Итак, ты решил? Твоя жена говорит, что ты ее пошлешь? - Да. - Ты прав. Надо с ней кончать, с твоей махиной... О, в ней есть такие куски!.. - Эта убегающая вдаль набережная слева и человек, который поднимает мешок там, внизу... Только... Он заколебался, наконец осмелился: - Только как-то странно, что ты упрямишься, оставляя нагих купальщиц... Это необъяснимо, уверяю тебя, - ты ведь обещал мне их одеть, помнишь?.. Тебе так нужны эти женщины? - Да! Клод отвечал сухо, с упрямством человека, одержимого навязчивой идеей, даже не считающего нужным приводить доводы. Он сплел пальцы на затылке и начал говорить о другом, не сводя глаз с картины, которую сумерки окутывали легкой тенью. - Знаешь, откуда я сейчас пришел? От Куражо... от великого пейзажиста, художника, написавшего "Болото в Ганьи", которое висит в Люксембургском музее. Помнишь, я думал, что он умер, а потом мы узнали, что он живет недалеко отсюда, на улице Абревуар, по ту сторону холма... Поверишь ли, старина, этот Куражо просто не давал мне покоя, я отыскал его лачугу, и с тех пор, каждый раз, когда я выходил подышать свежим воздухом, я не мог пройти мимо, - меня всегда обуревало желание к нему заглянуть. Подумать только! Мэтр, гигант, создавший наш современный пейзаж, и живет в безвестности, зарывшись в землю, как крот... Ты себе не представляешь эту уличку, эту лачугу: обычная деревенская улица, по которой взад и вперед снуют куры и гуси, забирающаяся вверх по откосу, обсаженному дерном, домишко игрушечный, с маленькими оконцами, маленькой дверью, маленьким садом. Ох, уж этот садик - просто горсточка земли: в нем четыре грушевых дерева и настоящий птичник, сооруженный из позеленевших досок, старой штукатурки и связанных веревками железных решеток... Голос Клода замирал; он напряженно всматривался в картину, как будто беспокойство о ней снова овладевало им, постепенно охватывая его с такой силой, что мешало ему говорить. - И вот как раз сегодня я увидел Куражо на пороге его дома... Он старик, ему за восемьдесят, он такой сморщенный, съежившийся, что стал ростом с мальчика. Нет! Надо было видеть его вот таким, в деревянных башмаках, в крестьянской фуфайке, повязанным косынкой, как старая баба... Я храбро подошел к нему и говорю: "Господин Куражо, я хорошо вас знаю, в Люксембурге висит ваша картина, это шедевр! Позвольте же, мэтр, мне, художнику, пожать вашу руку". Ах, если бы ты видел, как он испугался, как он что-то забормотал, попятился, словно я хотел его побить! Он бросился бежать. Я за ним, он успокоился, показал мне своих уток, кур, кроликов, собак - забавный зверинец, и чего там только нету - есть даже ворон! Он живет, окруженный этим зверьем, только с ним и разговаривает. |
