Позже определились позитивисты, кантианцы и неокантианцы, в XX веке стали авторитетными и авторитарными нео- и постпозитивисты, приверженцы аналитической и лингвистической философии, интересом которых стала теория познания («что я могу знать»), в том числе вопросы, связанные с возникновением знания (в первую очередь научного), критерии истины. Главным инструментом познания оставался рационализм, а главной формой — теория, которая одна может обеспечить его достоверность, проверяемость и опровергаемость. К такого рода направлениям примкнули утилитаристы и прагматисты, главной проблемой которых стала этика и поведенческие дисциплины, целью — теория морали («что я должен делать»), обращенной больше к повседневности, проверяемой рассудком. В результате проблемы веры и надежды оказались на обочине, да и о цельности человека, его свободе воли и прочих вечных вопросах почти забыли.

В советское время Канту не повезло: В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» (1909) определил Канта в агностики и дуалисты, поэтому его полагалось поносить как идеалиста. Но с конца 1960-х годов духовный гнет начал давать слабину: можно было без брани повествовать о западных идеалистах, хотя бы домарксистских. В преддверии юбилея — 250-летия со дня рождения Канта — возникло отечественное кантоведение; в иные годы публиковалось до двухсот работ в год.

Богатство и актуальность кантовского учения А. В. Гулыга постарался донести до читателя аутентично и в цельном виде, он «осмыслил ряд трудных и спорных вопросов и максимально просто, без искажений изложил их»⁷. Гулыга разрушил ряд предрассудков, сложившихся за многие десятилетия интерпретации кантовского учения в различных школах. Особое достоинство книги состояло в том, что в ней он сумел «посмотреть на учение Канта в целом, во многом по-новому увидеть соотношение различных частей его учения, их взаимосвязь»⁸.

А. В. Гулыга внес весомый вклад в разработку проблемы систематичности философии Канта. Достигнутое Кантом единство между теоретическим и практическим разумом представлялось мыслителю недостаточным: опосредующее звено между природой и моралью он обнаружил в мире красоты, на что не обращали внимания. По Канту, конститутивную роль в области поведения человека и нравственности играет разум; в области познания — рассудок; в сфере способности суждения — эстетическая оценка, родственная телеологии. Дуализм науки и нравственности преодолевается апелляцией к художественным потенциям человека. Именно в художественном воображении таится творческая сила человека. Истина, добро и красота, взятые в их единстве, замкнуты на человеке, на его культурном творчестве, которое направляет художественная интуиция.

В трактовке цельности учения Канта угадываются аллюзии с русскими мыслителями конца XIX — начала XX века, книги которых, запрещенные в советское время, тогда уже читались тайком, перепечатывались на машинках или фотокопировались; ссылаться на них было опасно. Всеединство, цельное знание, абсолютная мораль, красота как символ добра и истины у русских мыслителей сопоставимы в какой-то мере с кантовскими постулатами. Русский взгляд в книге восхваляли некоторые немецкие рецензенты⁹.

Биография Шеллинга¹⁰ создавалась непросто. Его ранние произведения освоены отечественной литературой, и автор биографии видел свою задачу в том, чтобы показать преемственность идей Шеллинга от Канта, Фихте и далее к Гегелю. Богословские аспекты посмертно изданных сочинений позднего Шеллинга («Положительная философия», «Философия мифологии», «Философия откровения» и других) излагать в то время биографу возбранялось.