— Нет, — Вульфрик прижал меня сильнее к своему телу, — прости меня. Я виноват.

Я не ответила. Кукла, та, что странным образом попала к нам в руки, торчала из холщового мешка, привязанного к седлу. Даже не заметила, когда Вульфрик её туда засунул. Я внимательно всматривалась в неё. Это определено работа мастера, но не моего отца: слишком грубые черты, пальчики не дорезанные. А лицо… Меня передёрнуло, на мгновение показалось, что этот истукан сейчас моргнёт.

Я напрочь отбила в себе всю любовь к деревянным куколкам. В руки больше ни одну не возьму.

Приехав в Сердвинки, Вульфрик молча завёл меня в дом, следом занёс и узелок с вещами. Эмбер хозяйничала на кухне: она лишь выглянула, чтобы проверить, кто пришел, и снова скрылась.

Сев на диван в гостиной, я уставилась в одну точку.

— Томма, — тихо позвала сестра, — ты чего коврик на полу так пристально рассматриваешь?

Я пожала плечами и перевела на неё взгляд.

— Эм, а ты помнишь, когда папа заколотил комнаты в нашем доме?

Этот вопрос ей явно не понравился: нервно схватившись за подол рубахи варда Сая, она смяла его в кулачке.

— Помнишь, да? — правильно истолковала я её волнение.

— Да, — сестра тихо присела рядом и вынула из моих рук узелок с вещами.

— Когда он это сделал?

Эм не отвечала, теперь и она внимательно осматривала узор половика. Меня разбирала злость, выходит, что знала она то, о чём мне не ведомо.

— Эмбер?! — всё напряжение этого дня давало о себе знать, и я едва сдерживала недовольство — Лучше сама расскажи, чем я прознаю иными путями.

— Ты тогда болела сильно, — наконец, прошептала она. — Папы весь день дома не было. Ты в горячке металась, всё куклу свою просила. Он пришёл вечером и вынес все вещи из комнат, а после заколотил их. Я рядом с тобой сидела.

— А окно в кухне?

— Заложил, чтобы наглухо замуровать ту комнату, — её шёпот был едва различим.

— Но зачем? — сестра не ответила, просто пожала худенькими плечиками.

— А Лестра? — допытывалась я.

— Болела тоже, вы обе тогда слегли, — Эм виновато глянула на меня и снова опустила взгляд на половичёк.

— Комната родителей? Папа что-нибудь туда проносил?

Молчание. Сжав челюсти, я сдерживала свой гнев. Эм никогда ничего не скрывала.

Я так думала. А теперь выходит, что умалчивала и много о чём.

— Отвечай сейчас же! — прорычала я, наверное, впервые подняв голос на младшую.

— Томма, ночь уже была, я спать легла. Папа кровати вынес, вас переложил на них. А как он свою комнату закрывал, я не смотрела. Почему ты спрашиваешь? — пролепетала она и виновато мельком бросила взгляд в коридор. Мужчин видно не было.

Я поджала губы. Болела. Я совсем не помню, чтобы я когда-нибудь лежала в лихорадке.

— Когда это было, Эм? Через сколько после смерти мамы?

— Ну ты спросила, — Эмбер даже затылок почесала вспоминая. — Не скажу даже.

Тебе виднее, что ты у меня-то спрашиваешь?!

— А я не помню ничего. Вообще! Ни болезнь, ни то, как комнаты закрыты оказались. Но я же не ребёнком уже была: мамы не стало — мне шестнадцать исполнилось. Я должна уже всё помнить. А у меня словно туман в голове.

Эмбер странно на меня покосилась. С лёгким недоверием.

— Тебя это удивляет?

— Томма, отец строго-настрого наказал не поднимать об этом разговоры.

— Ну хорошо, — я всплеснула на эмоциях руками.