— Ладно, — устало сказала она. — Я знаю, это была глупая затея, а я — по наивности, думала, что ты поможешь спасти Голд Краун. Лучше уж я дам объявление в брачную газету.

Что-то мелькнуло в глазах Рейта, какое-то движение, настолько мимолетное, что Энни решила: ей почудилось.

— Но я еще не дал ответа.

Девушка подняла на него глаза.

— Ты говоришь о деле, которое может оказаться очень опасным, — предостерегающе продолжал он. Энн молча слушала. — Патрик, скорее всего, что-нибудь заподозрит.

— Но сделать-то он ничего не сможет. Если мы выполним все условия завещания.

— Хм… этот тип — хитрая бестия. Не стоит его недооценивать. В самом проекте есть большая доля мошенничества.

— Мошенничества? — тревожно переспросила Энн. — Что же делать?

— Послезавтра я вернусь из Роттердама, — сказал Рей. — Тогда и дам тебе окончательный ответ.

Он начал собираться.

— И смотри, Энни, — уже в дверях обернулся он, — до тех пор никаких объявлений в газету, поняла?

Все это несправедливо, расстроенно думала Энн после его ухода. Ну почему он всегда разговаривает с ней как с ребенком? И вдобавок — с ужасно глупым.

— Ты опять забыла положить мне сахар в кофе, — укоризненно сказал Дэвид. — Ты вообще уже два дня чем-то озабочена, — добавил он, взглянув на Энн, и его светлые брови при этом поползли вверх. — Что-нибудь случилось?

— Да нет… ничего.

— Знаешь, Энни, жаль, что ты не успела убедить деда завещать нам Голд Краун. В следующем месяце закрывается фабрика Блэйка, и это очень тяжело скажется на нас. Бог ведает, сколько еще людей останется без работы и без крова. У нас и сейчас-то негде спать. Вот я и думаю об этом вашем чертовски огромном доме со всеми его пустующими помещениями.

— Да-да, я знаю, — виновато проговорила Энн.

Она не посвящала Дэва в условия завещания, так как Патрик уже раструбил всем и каждому, что дом переходит к нему. Энн просто не мешала и Дэвиду так думать.

Когда она впервые объявила, что собирается на добровольных началах работать в приюте для бездомных, отец был не очень-то в восторге. Но надо ли говорить, что именно Рейт взял на себя обязанность предостеречь ее от этого шага. Он говорил, что Дэвид, зная общественное положение и сравнительную обеспеченность их семьи, будет добиваться ее благотворительности.

— Ничего такого не будет, — возмутилась Энн.

Тогда она искренне так считала. Но она и сейчас так считает. И если Дэв обижается, что она не уговорила дедушку оставить особняк на нужды бедняков, то его можно понять.

У нее всегда сердце сжималось от жалости, когда она входила в старое, обветшавшее здание на окраине города. Они все из кожи вон лезли, чтобы создать в нем какой-то уют, но комнаты все равно отдавали чем-то казенным, напоминая ей ту школу-интернат, в которую она поступила, когда вместе с отцом вернулась из Бельгии, где он служил. Долго она там не проучилась, но впечатление осталось до сих пор.

Однажды, еще в первую весну ее работы, Энни приехала в приют, нагруженная вазами, взятыми «напрокат» из дома, и огромной охапкой желтых нарциссов. Дэвид застал ее за аранжировкой последнего букета. Ей до сих пор делается не по себе, когда она вспоминает, как он тогда рассердился.

— Ты выкидываешь деньги на цветы, когда нам едва хватает, чтобы купить людям еду! — кричал он.

Энн больше никогда не совершала подобной ошибки, но временами аскетическая суровость приюта давила на нее, и это чувство примешивалось к боли за обездоленных и к состраданию.