Карди встретился с ним впервые в Париже, затем он оказался в Гамбурге и далее — здесь, в Копенгагене. Карди нравился молодой американец, очень богатый, воспитанный, прямой юноша, на котором лежал отпечаток какой-то необычайной и приятной чистоплотности, составляющей, по-видимому, торговое клеймо молодой Америки. Он извлек на свет Божий неизбежные чайные розы и небольшой таинственный сверток, перевязанный ленточкой и завернутый в папиросную бумагу, из которой выглядывала черная мордочка. Тото схватила сверток, сорвала бумагу, и на нее залаял крошечный щенок.

— Вы посмотрите на его ошейник, — сказал, улыбаясь, Треверс.

Тото нагнула голову щенка и увидела на ошейнике, величиной с браслет, золотую пластинку с надписью: "Саул. Принадлежу Гардении Гревилль. Счастливый песик!"

Тото довольно рассмеялась, глядя на Треверса поверх маленькой эбеновой головки.

— Какие милые мысли приходят вам в голову! — сказала она. Чарльз вспыхнул, а Карди подумал с состраданием: "Бедняга!"

Они пили кофе с тортом на террасе, и Скуик (Squeak (англ.) — писк, визг.) разливала. (Довольно упомянуть, что ее настоящее имя было Вильфрида, чтобы люди сообразительные догадались, откуда пошло это прозвище.)

Скуик была родом из Австрии, и девять лет тому назад Карди впервые беседовал с ней, — наряду с несколькими дюжинами других кандидаток она предлагала свои услуги в качестве гувернантки. Тото присутствовала при этом, и каждая кандидатка считала долгом расточать нежности по ее адресу. Скуик не нежничала: она вошла в своей клетчатой блузе и темной юбке, в шляпе, которая явно была приобретена по необходимости, а не для украшения, посмотрела на Карди робкими голубыми глазами и очень просто объяснила, что ее бросил муж. Карди тотчас же угадал, что за топорной, спокойной внешностью скрывается существо, страдающее так же, как он.

Он безжалостно спросил:

— Вы все еще любите его?

И Скуик с тихим достоинством, слегка краснея и чуть не плача, откровенно ответила:

— Конечно, люблю. На следующий вопрос:

— Нет, детей у меня нет. Мне всегда хотелось иметь ребенка.

Тото серьезно сказала:

— Как вы думаете, могли бы вы полюбить меня?

Скуик, разумеется, обожала ее все эти годы и невероятно баловала.

Сегодня, одетая в лучшее свое платье, которое Тото выбрала для нее в Париже, а Скуик испортила, насадив ненужные украшения и доделав длинные рукава, — Скуик улыбалась, слушала и была довольна всем миром. За Чарльза она не огорчалась, хотя и была искренне расположена к нему. На ее взгляд, ему повезло уже тем, что посчастливилось влюбиться в такую Тото. Они с Тото одинаково свободно говорили по-немецки и по-французски. Иной раз переходили на английский. Тото нравился акцент, с которым говорила по-английски Скуик.

Скуик смотрела на собравшихся и думала о тем, как все они милы, и в тысячу первый раз отмечала про себя, до чего красив Карди. Он был из типа жгучих брюнетов, которые либо слишком бросаются в глаза, либо производят особенно благородное впечатление. При полном отсутствии самонадеянности в нем была какая-то особая, проникновенная ласковость, выделявшая его среди других; и даже будь он обезображен, искалечен, в фигуре и посадке головы сохранилось бы подкупающее, изящество — признак истого спортсмена и тренированного жизнью человека. И ростом он был в шесть футов три дюйма без башмаков; черные волосы, начинавшие серебриться на висках, красиво обрамляли смуглое лицо; глаза у него были серые, с очень темными короткими густыми ресницами, которые унаследовала от него Тото.

Он уже со школьной скамьи играл в карты, за что и получил свое прозвище которое так и осталось за ним на всю жизнь. Родители — ирландцы, поглощенные охотой и скачками, научили его правилам игры, которые Карди запомнил раз навсегда.