— Сегодня день моего рождения, — сообщила она Темпесту, подавая ему прохладную руку. — Посмотрите, что мне подарил Карди, — она распахнула манто и протянула жемчужную нить к Темпесту.

Нагнувшись, он уловил слабый запах духов. "Жасмин", — подумал он и взглянул на жемчуг, лунный свет играл в нем, но Темпест смотрел не на ожерелье, а на белую шейку, которую оно охватывало.

— Прелестно, — сказал он чуть торопливее, чем требовалось.

— Он страшно красивый, — говорила Тото, — это я о мистере Темпесте. А тебе, папочка, милый, нужен новый смокинг с костяными пуговицами и прямой жилет, или как это у вас называется, — чтобы шел ровно, без острых концов. И галстук такой, чтоб закрывал воротник до самых уголков.

— А ноги что, сойдут? Как ты полагаешь? — учтиво осведомился Карди. — Я не обратил внимания на носки Темпеста, но на мне те, что ты купила в Париже. Я позволю себе надевать их лишь в столь высокоторжественные дни, как сегодняшний, очень уж они тонки.

Тото рассмеялась, прильнула щекой к его плечу и всунула ручку в его руку.

— Мой собственный, дорогой, большой, самый красивый в мире… Но мистер Темпест тоже кровный, правда?

— Кровный? — взволнованно повторила Скуик. — Aber so was sagt man nicht (Такие вещи не говорятся).

— Да, это требует объяснения, — прошептал Карди.

Тото объяснила одним словом:

— Это человек страшно красивый — совсем как мистер Темпест, — с густыми волосами, которые блестят натурально, не от брильянтина, с лицом смуглым и чуть-чуть суровым и глазами, которые кажутся светлыми на смуглом лице, и ресницами, которые кажутся темными, и зубами, которые весело сверкают, когда он улыбается, — человек в платье, которое сидит на нем как влитое, но никогда не бывает тесно, в рубашке с узкими манжетами — вот что это, Скуик!

— Der liebe Himmel! (Святое небо) — воскликнула Скуик.

— Приятно очутиться снова в месте, где можно говорить по-немецки, — непоследовательно заявила Тото. — В Париже у меня волосы дыбом вставали, когда я забывала и начинала напевать "Du meine Seele" или называть Скуик "Liebling".

Она потащила Скуик к себе наверх и закружила ее по комнате, целуя после каждого куплета песенки из "Веселой вдовы", которой ее убаюкивали, когда она была малюткой.

По коридору быстро прошел Карди и остановился в дверях.

Тото не видела его: она теперь учила запыхавшуюся и протестующую Скуик танцевать в такт "Шоколадному солдатику", — "Приди… приди… приди, люби меня", Скуик, левой ногой, "хочу тебя", — очень удобный мотив…

Скуик вырвалась отчаянным усилием и упала на кровать, а Тото проделала поистине изумительное последнее антраша и, усевшись рядом, обняла ее.

— Какой чудесный день рождения, правда? Жаль, что кончился.

— Повернись, дай я расстегну тебе жемчуг, — сказала Скуик.

Карди шагнул вперед. В руке он держал какую-то бумажку, в лице была натянутость и оживление. Он быстро проговорил:

— Я еду сегодня в Англию, в Лондон. Успею еще захватить двенадцатичасовой поезд на Эсберг. Я получил телеграмму от твоей матери, Тото! Торренс погиб десять дней тому назад в автомобильной катастрофе. Ты, разумеется, останешься здесь со Скуик.

Тото подошла к нему и крепко обхватила его тонкими белыми ручками.

— О, дэдди!

— Все будет хорошо, — сказал Гревилль; он не то чтобы отстранил обнимающие руки, но сделал нетерпеливое движение и, глядя поверх блестящей головки Тото, сказал Скуик: — Я оставлю вам чек.