— О, дэдди!
— Все будет хорошо, — сказал Гревилль; он не то чтобы отстранил обнимающие руки, но сделал нетерпеливое движение и, глядя поверх блестящей головки Тото, сказал Скуик: — Я оставлю вам чек.
Потом разнял руки Тото.
— Ты ложись сейчас, деточка! Поздно. Спокойной ночи.
Он подождал в дверях Скуик, пропустил ее вперед и вышел вслед за ней, не оглядываясь. Тото слышала, что он говорил о деньгах, проходя вместе со Скуик по коридору. Хлопнула дверь, хлопнула еще и еще раз. Тото слышала голос отца, другие голоса, отвечавшие ему, скрип шин по гравию, стук захлопнувшейся дверцы такси, и, наконец, — все глуше и глуше, — замирающий вдали шум колес.
Глава II
Светало, когда Тото пробралась в комнату Скуик.
Она стояла, глядя на спящую Скуик, на ее вязаный платочек, над которым она, Тото, так часто потешалась, на заготовленный Скуик на ночь провиант — яблоко и сухарик, лежавшие на столике у кровати рядом с изображением Мадонны.
Скуик во сне была очень мила; рот у нее был добрый; густые седые волосы зачесаны в одну косу. "В ней есть что-то материнское", — решила вдруг Тото.
Она подошла ближе и скользнула под одеяло рядом со Скуик. Та проснулась и спокойно спросила:
— В чем дело, крошка моя?
Тото сверху смотрела на нее.
— Я не могла уснуть, — сказала она. — Не могла из-за папочки, конечно. Скуик, дорогая, будь честна со мной. Не говори ничего лишь бы успокоить. Мне страшно — я не знаю почему. Но папочка вдруг так изменился. Он будто не замечал — тут я или нет. Точно ему все равно. Он даже не попрощался со мной. В первый раз. Ах, Скуик, дорогая, скажи, как думаешь: есть у меня основания бояться… будто… будто что-то угрожает нам, нашей жизни… твоей, папочкиной и моей?..
Скуик тоже села на кровать и, прежде чем заговорить, тщательно поправила вязаный платочек.
Затем сказала на своем старательном английском языке:
— Чего же бояться, крошка? Разве не естественно, что твоя мать вызвала сегодня твоего отца? Он устроит для нее всякие дела, а потом вернется к нам, и мы заживем так же счастливо, как жили и до сих пор.
— Но он так переменился… он был совсем другой, — плакала Тото. — И ты это сама заметила.
— Он был расстроен, понятно, — утешала Скуик. — Да и озабочен, разумеется.
Тото заколотила кулачками по спинке кровати.
— Ты не хочешь быть откровенной со мной. Ты ходишь вокруг да около и на вопрос не отвечаешь. Дэдди невесть сколько времени не заговаривал со мной о маме. Только сказал мне года три тому назад, что они были несчастны — так несчастны — и расстались, и что мама вышла замуж за лорда Торренса. Почему же, если они были несчастны — так несчастны, что не могли жить вместе, — почему он вдруг, после стольких лет, бросается туда? Ты, наверное, знаешь, что было на самом деле, тебе, наверное, рассказали? А мне — нет.
Скуик положила теплую успокаивающую руку на холодную дрожащую руку Тото и крепко сжала ее.
— Маленькая моя, нечего рассказывать. Я знаю только то, что знаешь ты. Несчастная семейная жизнь, разрыв, второй брак. Ты мучаешь себя напрасно. Через неделю-другую твой отец вернется, и ты увидишь, что я была права!
— А ты это не для того только говоришь, чтобы успокоить меня? — спросила Тото. — Поклянись.
— Клянусь. — Скуик, улыбаясь, нагнула голову. — А теперь я зажгу спиртовку и приготовлю чай. При всех бедах и испытаниях хорошая чашка чаю — большое подспорье. Я это замечала не раз.
Она зажгла спиртовую горелку, уютно позвенела чашками и блюдечками, достала кусок торта из коробки, расписанной драконами, которую Тото подарила ей много лет тому назад в Цюрихе, и, наконец, поставила поднос и сама присела на край кровати. |