— Это значит — теми поцелуями, что все глубже и глубже забираются! — сказала Викторин. — О, к черту все, Тото! Жизнь коротка, что ни говори, а я теряю дни счастья!

Свет погас, стукнула кровать, когда Викторин прыгнула на нее, потом Тото услыхала хруст бумаги и угадала, что Викторин прижимает письмо Джонни к губам.

Унылые раздражающие звуки парижских автомобильных рожков время от времени нарушали тишину; раньше они никогда не мешали Тото спать, но на этот раз она не могла уснуть.

"Целую по-нашему…" — эти слова волновали ее.

Бобби целовал ее иногда, но совсем не по-особенному, и ее это только забавляло.

Наконец она уснула. Заря уже занималась.

Глава X

К концу месяца Тото совсем истосковалась по дому, изнервничалась. Пансион и новая обстановка утратили даже прелесть новизны. Викторин заболела инфлюэнцей и была переведена в другое помещение, зима раньше времени пришла на смену осени, и Париж, против обыкновения, оделся туманом.

Жизнь постоянно на людях, полная невозможность остаться одной так действовали Тото на нервы, что это начинало отражаться на ее здоровье. До сих пор она всегда свободно распоряжалась своим временем, здесь же все было заранее распределено — с точностью до одной минуты, в установленное время надо было разговаривать и отвечать, хотя бы не было к этому ни малейшего желания. Писать Карди удавалось не часто, так как он с Вероной все время переезжал с места на место. И все свои надежды Тото возлагала на то, что, согласно своему обещанию, он как-нибудь завернет в Париж.

И вот однажды вечером, в туманный пронизывающий день, пришло от него письмо, в котором говорилось:

"Не везет, — мы не попадем совсем в Париж, — уезжаем вместо этого в Нью-Йорк с целой кучей народа: твоя мать прихворнула и находит, что морское путешествие скорее всего поможет ей поправиться. О том, чтобы зимовать здесь, она, разумеется, и слышать не хочет. Возможно, что мы доберемся и до Южной Америки".

"О том, чтобы зимовать здесь, она и слышать не хочет", — прошептала Тото, глядя в окно на уныло бредущую толпу, на уныло садящийся туман, на мокрую улицу, мокрые иззябшие дома.

А сейчас всего ноябрь, начало ноября, и они не вернутся раньше примерно марта.

Полгода почти.

Она думала о том, как медленно проходит здесь время, не проходит — тащится. Викторин уедет домой на три месяца, как только поправится. А кроме Тото, она у мадам Ларон единственная воспитанница-англичанка.

Тото пришла в голову блестящая мысль.

Она побежала просить позволения послать телеграмму отцу, который отплывает в Америку.

Одной из учительниц было поручено сопровождать ее. Тото телеграфировала:

"Пожалуйста, пожалуйста, разрешите мне поехать к Скуик до вашего возвращения. Тото".

Весь следующий день она с часу на час ждала ответа, на второй день рассчитывала найти телеграмму среди поданных ей писем. Ничего. Целыми днями она ждала, надеялась, приходила в отчаяние и с вечера снова начинала надеяться.

Неделю спустя ей вернули ее телеграмму: она не была вручена, так как не удалось установить местопребывание адресата.

И в тот же день приехал Джонни Холуэй.

Когда он вошел, Тото сидела в гостиной, безнадежно зубря французскую грамматику под руководством одной из преподавательниц; она говорила по-французски почти безукоризненно, но и не подозревала, что существует грамматика. Сейчас она с трудом пробиралась по ее дебрям, смутно отдавая себе отчет в бессмысленности затеи: заучивать наизусть правила, с которыми она практически давно освоилась без всяких усилий.

Холуэй был крупный мужчина, не имеющий ничего общего с тем образом его, который создало воображение Тото; красива в нем была мощная фигура, а лицо подкупало живостью и даже задорностью выражения; очень смуглый, не очень хорошо одетый, он, по мнению Тото, совсем не отвечал тому типу мужчин, который должна была бы выбрать Викторин.