Он открыл дверь своим ключом и свистнул. На свист не последовало ответа. Маленький холодный душ!

Показалась лунообразная физиономия Анри, который объявил:

— Мадам еще не вернулась.

Ник кивнул головой, прошел в столовую и стал ждать.

Ждал до шести часов. С шести начал сердиться и тревожиться. Анри ничего не знал: "Мадам вышла часов в двенадцать".

В семь часов Ник принял ванну; он уже неистовствовал и страшно нервничал.

Пообедал, не спуская глаз с часов и все время прислушиваясь, не звонит ли телефон.

К десяти часам он уже перестал сердиться, и страх, которого он не испытал во Фландрии, все больше овладевал им.

В половине одиннадцатого Тото открыла дверь своим ключом и свистнула.

Она подбежала к Нику, весело рассказывая, что, выходя от портнихи, она столкнулась с Чарльзом, и они совершили чудесную прогулку в автомобиле, но испортился клапан и пришлось идти пешком десять миль — пять во всяком случае, и не было нигде телефона, и — "о, ты меня любишь?".

Беззаботный свист, этот бессердечный свист — признак эгоистичного забвения всех и всего, по мнению Ника, явился своего рода бикфордовым шнуром, проведенным к пороховой бочке, а доверчивый вопрос: "Ты любишь меня?" — той спичкой, которая вызвала взрыв.

Он сказал приглушенным от бешенства голосом:

— Однако, в какую необитаемую страну вы попали, что на десять миль не нашлось ни одного телефона!

Тото спросила как нельзя более кстати:

— Ты сердишься? — на что Ник ответил коротким смехом, больше похожим на рычание.

— О, нет! Чего ради мне сердиться, скажите пожалуйста?! Ты уходишь в полдень, предупредив, что вернешься к ленчу. Я захожу за тобой и жду почти до одиннадцати, когда ты являешься и как ни в чем не бывало объясняешь, что провела день с Чарльзом Треверсом, причем, видимо, рассчитываешь, что я должен быть в восторге!

— Тебя не очень интересовало, что я буду делать, когда ты уходил, — вспыхнула Тото, — ты ушел… о, я не умею объяснить, ты был совсем другой… и сам знаешь, что это так. А когда я запоздала — не по своей вине, — ты злишься. Хотя и не имеешь права злиться.

— Знаю прекрасно, что вообще не имею права вмешиваться в твою жизнь, — неосторожно начал Ник, злясь на Тото, на самого себя, на обстоятельства, а пуще всего на Треверса за то, что тот встретил Тото и повез ее гулять.

Тото взглянула на него, пожала плечами и улыбнулась. Сказала деловито:

— Очень жалею, что ты расстроен. Я страшно голодна, поищу чего-нибудь поесть. Анри ушел, должно быть?

— Конечно, больше часу тому назад.

Тото кивнула, пошла на кухню и вернулась с зеленым подносом, на котором лежали холодный цыпленок, хлеб с маслом и персики.

Может ли что-нибудь скорее довести до белого каления уже взбешенного человека, чем вид его противника, спокойно и с аппетитом уплетающего, в то время как сам он рвет и мечет?

Ник стоял у окна, глядя в темную летнюю ночь, расцвеченную огнями; катили мимо омнибусы, сверкая яркой раскраской, мягко скользили, поблескивая, дорогие автомобили; он ничего, в сущности, не видел, но уставился в окно, лишь бы не встречаться взглядом с Тото.

Треверс… Что сказала ему Тото? Он, наверное, спросил, у кого она остановилась. О чем они могли беседовать?

Голос Тото прервал его мысли:

— Чарльз сказал мне, что виделся, с тобой вчера.