Мэгги летела, не разбирая дороги. Ночь была туманная, и она ехала, включив все фары, игнорируя сигналы светофоров. Ярость, всколыхнувшаяся, когда она узнала о пропаже дневника, ее саму застала врасплох. Исчезновение дневника повергло ее в панику — в самую настоящую панику. А когда Алекс сказал ей, что сжег его, она и вовсе потеряла над собой контроль.

Иногда Мэгги думала, что это необъяснимое стремление экспериментировать, расширять границы мотивировано бунтом против железной руки Алекса. Но теперь она знала: за этим кроется нечто большее. Она чувствовала себя поруганной, оскверненной при мысли, что Алекс посягнул на ее тайник. Дневник принадлежал ей и только ей. Она хотела получить его назад, хотела ощутить в руках его кожаную обложку.

Постепенно Мэгги начала приходить в себя. И пока ехала, она впервые за последнее время задумалась о том, что с ней происходит. История с дневником. Эксперименты. До недавних пор она считала всю эту затею своего рода кокетством. Чем-то, что она легко позабудет, когда появится нечто более притягательное. Теперь она поняла, что какое-то время обманывала себя. Эта история была настоящей. Серьезной. Мэгги относилась к ней всерьез. Впервые в жизни у нее появилось нечто, что она воспринимала совершенно серьезно.

Мэгги не хотелось ехать в лес в таком разъяренном виде. Ярость могла отравить это место, могла лишить его всех тех ассоциаций, что до сей поры были безупречными. Вместо этого она решила поехать на север — там, в двадцати пяти милях, располагался Уигстон-Хит, где она как-то раз прогуливалась с Эшем и детьми.

Внутри у нее все еще бушевало, когда она заглушила мотор и вышла из машины. Луна была бледная, затененная туманом, висящим перед ней, словно тонкая паутина. Света было так мало, что она едва могла разглядеть тропинку впереди, но идти все равно пришлось. Мэгги миновала темные, сгорбленные тени чахлых кустов и сглаженные обнажения горных пород, лежащие на пути к Танцующим Дамам.

Мэгги сошла с дороги, а потом снова на нее вернулась. Трава была такой влажной, что у нее промокли ноги, и, пока расстояние между ней и машиной росло, ее гнев постепенно сменился угрызениями совести. Поступок Алекса не заслуживал прощения, но ее слова, обращенные к нему и сказанные при детях, были, возможно, еще хуже. Она представляла себе, что Сэм повторит их Де Сангу, а Эми — кому-то в школе. Слова подобны острым кинжалам, особенно если попадают в руки детей, оставленных без присмотра. Кто-то нашептывал ей эти слова, и они лезвиями врезались ей в мозг, но еще больнее было от того, что в тот самый момент, когда она говорила их Алексу, она могла подписаться под каждым.

Мэгги дотронулась до Танцующих Дам, склоненных под разными углами, холодных, влажных, бесстрастных, точно надгробия. Она облокотилась на один из тех валунов, что торчали более или менее ровно, и заплакала.

С поджатыми губами и комком в горле Алекс укладывал детей спать. Они знали, что в этот вечер возражения не принимаются. Они разделись и тихо улеглись в постель.

— А можно сказку? — спросила Эми таким осторожным тоном, что у Алекса дрогнуло сердце.

Он прочитал им сказку — прочитал механически, без обычной своей веселости и разноголосицы персонажей. Это было ниже всякой критики, но он все же дочитал. Потом закрыл книгу и посмотрел на сына и дочь. Они вовсе не спали, а смотрели на него широко раскрытыми глазами.

Они казались такими далекими, словно чужие дети или, того хуже, отпрыски какого-то другого биологического вида, подобного людям, но несколько иного. Внезапно Алекс почувствовал страх за детей и за ту долгую жизнь, которую им предстояло прожить.

— Все, теперь засыпайте, — сказал он, выключая свет.

— А можно нам спать со светом? — спросила Эми.

Алекс решил уступить — снова включил свет и затворил дверь спальни.