Парень, успевший указать, кто Буббино лицо с топором познакомил, сейчас прикусил язык и уже жалел, что вообще разговаривать умеет.

-У него ж вся башка в мясо. – Говорит охранник, слегка наклоняясь над телом. – Тут ударов пять не меньше. Как он так сам-то? Что ты мне тут гонишь-то?

-Бубба был здоровый. – Согласно кивает Лёха. – И упрямый очень. Он каждый раз вставал, а тут, видишь же начальник? Скользко тут. Он снова падает и в топор башкой. А потом встаёт и опять. Ужасная трагедия начальник. Просто вопиющий случай жесточайшего самоубийства.

Начальник мрачно смотрит на него. Взгляд косится на окровавленный топор, всего в полуметре от заключённого. В глазах мелькает страх. Лёха вдруг улыбается, глядя в эти глаза – он чует его ужас, он вдруг понимает, что успеет убить «начальника», ещё до того, как тот выстрелит.

Но он, конечно, не сделает этого.

-Вставай. – Охранник передёргивает затвор, патрон вылетает на снег. – Блять…, - говорит по этому поводу охранник, провожая патрон сердитым взглядом. – Короче, пошли Малой.

-В карцер?

-Не, тебе новый суд теперь. За уёбка этого. – Охранник пинает мертвеца, что бы понятнее было о ком речь. И указывает стволом автомата, куда нужно идти. – Ща в изоляторе поторчишь.

Лёха поднимается, молча кивнув – что ещё они могут с ним сделать? Срок ему прописанный и так слишком велик. Ну, дадут пожизненное. Смертной казни-то в стране нет. А что ему бояться этого пожизненного? Ужаснуться от того, что променяет жизнь дряхлого старика, каким он отсюда выйдет, на ту же участь, но только там где у него точно будут кровать и ужин? На воле, такое счастье бывшему сидельцу не всегда грозит. На воле, люди вольные – там всем плевать на всех. Кто-то омара кушает в ресторане, а кто-то на помойке ищет корочку плесневого хлеба.

Пока шли обратно, под конвоем, пока закрывали его в изоляторе – тот же карцер, только с нормальными стенами и нормальной тёплой батареей, пока всё это было, он думал. И не находил ответов. Случившееся вроде бы было чем-то плохим…, тогда почему на душе так полегчало?

Находясь там, в этой тёплой в общем-то комнате, он, от полной скуки и лёгкого страха за то, что не чувствует никакого раскаяния или даже, простого как морковка, чувства вины, Лёха предался воспоминаниям о том времени, что провёл здесь. Всё, конечно, прошло вскользь, как будто не с ним даже, но вспомнить есть что. Ожидание хуже смерти, не зря ведь говорят. Так что нужно искать способы скрасить его как-то, чтобы в процессе не свихнуться. И он стал вспоминать. Картины этой жизни, этой смены обстановки – он чувствовал, что всё меняется снова. Скоро его будет окружать нечто новое. Топоры вряд ли снова станут его лучшими друзьями, и вряд ли мышцы снова будут ныть от тяжкой работы…, возможно, скоро его лучшим другом станет одиночная камера в зоне для смертников. Смертной казни нынче нет – снова отменили. И зачем? То принимают, то отменяют, чем-то это напоминает онанизм - юридический, но всё же…

Лёха лёг на пол – кровати тут не наблюдалось, да и не нужна она тут. Тёплый пол, от тепла того, казался ему мягче перины. Особенно после почти полного дня на морозе в лесу.

Он закинул руки за голову и прикрыл глаза - перед внутренним взором, проносились картины минувшего эпизода жизни, времени, проведённого в лагере «Дружба».

Минувший эпизод. Лёха всё больше уверялся в том, что так оно и есть. Кривая жизни, снова выводит его на другую дорожку. Даже подумалось, что может быть, Бубба был нужен ему, именно с этой целью. Что если подсознание понимало – вот-вот с ним начнут здороваться деревья, а топоры ругаться матом, по поводу того, что он каждый день руководит жестоким избиением десятка этих самых топоров? Ведь их же каждый день, да по тыщу раз, прямо мордой в дерево, и раз, и раз – в мясо практически…, на лице появилась улыбка.