Вечером, к нему подошёл нервный молодой парень, с вечно бегающими глазками. Лёха узнал в нём одного из блатных рангом пониже, они выполняли поручения Худого и других уважаемых людей, но не работали в лесу.

-Ты это, Малой, короче, Папа недоволен в натуре. – Парень присел на кровать, и нервно облизнув губы, чем очень напомнил змею, добавил. – Ты не сечёшь Малой. Ты ж по бригадирской теме рулить должен, а ты по углам шкеришься. Не дело это короче. Ты давай братуха, не тупи, норму в натуре делать надо, без всякого кипеша. Врубаешься?

Лёха кивнул и парень поспешил вернуться обратно, в часть барака, оккупированную блатными…, вдруг подумалось, что следующая ступень – роль вот этой шестёрки, козырной, но всё же шестёрки. Есть ли возможность, как-то перепрыгнуть эту ступень? Или ему, однажды, придётся тоже вот так, по мелким поручениям бегать? Поручения ведь не только в передаче каких-либо слов и приказаний заключались. Иногда нужно было кому-то разбить лицо. Или проломить голову. Как случилось в конце зимы с парнем с нового этапа. Крупный, мускулистый мужик, с мордой в шрамах. Когда он зашёл в барак, даже блатные застыли на месте. От него прямо физически ощутимо веяло мощью, злобой и какой-то смертельной опасностью. Работать он не отказывался, но работал так из рук вон плохо, что в карцер всё равно угодил. Лучше работать, со временем, он не стал. Когда блатные шестёрки пообщались с ним на эту тему, он объявил, что:

-Кондор какой-то сраной урке ни в жизнь прислуживать не будет. Нужно что-то? Встал и сам сделал, всё, базар окончен. Вали отсюда, пока сам можешь.

Лёха не знал деталей, но Кондора долго никто не трогал. Даже охрана поутихла и в карцер за плохую работу его больше не отправляли. Возможно, о нём пытались что-то узнать. Среди блатных царило какое-то подозрительное оживление, некая возня, непонятная Лёхе. А совать свой нос в чужие дела, себе дороже. Он краем уха, да одним глазом следил за ситуацией, но когда наступила развязка и почему, Лёха не понял.

Однажды Кондор вернулся с перекура на улице, где-то за полчаса до отбоя. Такой же молчаливый, разделся, сел на кровать, сложил вещи на тумбочке, лёг на спину и мгновенно уснул.

А вот  блатные шестёрки, все вместе ушедшие на улицу покурить, сразу после Кондора, обратно так и не вернулись. Пожав плечами спать лёг и Лёха, к тому моменту уже полбарака валялись без задних ног, хотя до отбоя оставалось ещё минут десять – ничто так не способствует здоровому сну, как изматывающая работа на пустой желудок и последующий ужин, пресыщенный калориями, сверх всяких разумных рамок.

Блатных, не вернувшихся с перекура, они увидели утром. Все пять штук, лежали на плацу, укрытые простынями. И выглядели они так, что Лёху и ещё полсотни заключённых передёрнуло разом - их словно из мясорубки вытащили. Кости торчат наружу, прорвав ватники. Тот, что лежал ближе к строю – Лёха мог и ошибаться, далеко всё-таки, но, кажется, его голову сплюснуло. Как шарик хлебный в пальцах смяли, в этакий эллипс, вот так и с головой парнишки приключилось.

Кондора забрали охранники, в карцер, а куда ж ещё? Только туда и могли…

Через четыре дня, Кондор лежал на плацу, там же, где чуть раньше лежали пятеро блатных, надо полагать, ставших его жертвами. Лёху поразила тогда эта картина – Кондор, даже мёртвый, внушал уважение и лёгкий страх. Словно гранитный голем и ты смотришь на него и молишься, чтобы не дай Бог, это чудище вдруг не ожило, потому что тогда, убежать ты вряд ли успеешь.

Во лбу у него сверкала дырка от пули, вероятно, пущенной в упор. Сложно было представить, что кто-то смог подойти к нему так близко, что бы выстрелить. Казалось, будь он даже в наручниках перед целым строем солдат и тогда никто не сможет его подстрелить. Вокруг раны виднелся непонятный след, словно пальцем, кружок нарисовали. Может, это были следы от выстрела в упор, а может, просто запёкшаяся кровь – он в этом не особо разбирался.