Здесь было теплее, и я прижалась сильнее – и как только за несколько минут ухитрилась промерзнуть насквозь?

– Сейчас согреешься, – голос Люка звучал тихо и глухо. Наконец-то звенькнула дверь «лифта», и мы вышли наружу.

– Вот это да, – я остановилась, огляделась. Огромная квадратная комната со сферическим сверкающим потолком и стеклянной стеной, за которой разворачивался во всю мощь снежный буран, рисуя на стекле узоры сухим снегом. Здесь царил мрак, только по углам горели светильники. Я прошла дальше – мимо огромной ванны в полу, почти бассейна, подсвеченной синим и зеленым, мимо широкой кровати, застеленной черным бельем. Повернулась – Люк наблюдал за мной, прислонившись к стене, и взгляд у него был тяжелым, пугающим.

– Где мы?

– В моей холостяцкой берлоге, Марина.

– Впечатляет, – сказала я тихо. – Идеальное место для одиночества.

– Поэтому и купил. – Он подошел к ванне, присел, нажал на какие-то кнопки, и с ровным гулом полилась в нее толстая, размером с руку, струя горячей воды – аж пар шел от нее. – Раздевайся, согреешься. Я принесу халат. Потом накормлю тебя ужином, – он кивнул в сторону огороженной стойкой бара кухни, перед которой стоял роскошно накрытый стол – со свечами, двумя скатертями, полной выкладкой приборов. – Слуги постарались.

Я беспомощно переступила с ноги на ногу.

– А где они сейчас?

Люк остро взглянул на меня, и я как загипнотизированная медленно расстегнула куртку, бросила ее в кресло. Потянулась к тонкой блузке – и он отвернулся, давая мне еще немного времени подышать.

– Они нас не побеспокоят, – ответил Кембритч, открывая какую-то дверь и скрываясь в комнате. И уже оттуда донеслось: – Сейчас вокруг на километры нет ни одного человека. Только ты и я.

Я успела раздеться и забраться в ванну – боги, как же хорошо, когда тепло! – и лежала в темноте, в подсвеченной чаше, смотрела на бьющийся в стену снег и лениво шевелилась, чтобы не уснуть от блаженства. Люк все отсутствовал, а мне было страшно и захватывающе, и предвкушение заставляло прислушиваться, осаживать сотни мечущихся мыслей, сжимать руки на бортиках, останавливая паническое желание выскочить, спуститься вниз и угнать еще одну машину.

Буран все усиливался, и я заморгала, присматриваясь. Показалось, что там, за стеной, в гуще снега, полыхнула белая вспышка. Только я решила, что разыгралось воображение, как дом завибрировал от оглушительного раската грома. А когда наступила тишина, я услышала шаги. Рядом со мной лег аккуратно сложенный халат, звякнул ножкой бокал с красным вином.

Люк стоял у ванны и смотрел на меня, а я не поднимала на него глаз, даже чуть отвернулась, чувствуя, как воздух холодит шею. Нервно перевела дыхание – и Кембритч дернулся то ли вперед, то ли назад – и отошел во мрак. Краем глаза я увидела, как он подошел к креслу у стены, сел сбоку от меня, взял пульт.

Вздохнула аудиосистема – и полилась по дому тихая органная музыка. Низкие вибрации, неистовые волны высоких звуков, все убыстряющиеся, торжественные, пронизывающие. Расслабляющие своим нервом и эмоцией, они дарили ощущение полета.

Я знала эту композицию. «Великий шторм» маэстро Олиерина.

Снаружи снова полыхнуло, и опять загремел гром, вплетая свой рокот в божественную мелодию бури, воплощенной в музыке.

– Началось, – раздался хриплый голос. – Смотри, Марина.

Люк говорил тихо, так что я едва слышала его – он будто ушел далеко-далеко, чтобы не трогать меня.