— Перестань! — крикнул рыцарь. — Да, мы знакомы. Да, она писала мне. Ну и что из этого?

— И что же она тебе писала? — прошипела Мадленка ему в лицо. — Уж не просила ли, случаем, избавить божий свет от моего присутствия? А может, предложила от греха подальше отправить меня поплавать в колодце? Со сломанной шеей!

Ты бредишь, — спокойно сказал рыцарь. — Если бы я хотел тебя убить, я бы не стал ни у кого просить позволения.

— Ха! — вскричала Мадленка. — Да уж, это точно. Кто, интересно, вызвал меня на поединок, придравшись к моим словам? А кто пришел по потайному ходу, чтобы прикончить меня во сне?

— Ну и что, прикончил я тебя? — с вызовом спросил синеглазый.

Ты же у нас известный храбрец. Может, у тебя просто духу не хватило убить спящую?

— Я не обязан тебе отвечать, — бросил Боэмунд высокомерно, но жилка на его виске беспокойно задергалась. — Ты забыла, что я дал тебе слово привезти тебя домой и сдержал его.

— А дома меня почему-то ждал Август и его люди, — отозвалась Мадленка. — Откуда мне знать, что это не ты их предупредил?

— Перестань! — крикнул рыцарь в ярости. — Ты ничего не знаешь. Тебе ничего обо мне не известно. Господи боже, какой же я был глупец, когда решился помочь тебе!

Мадленка выпрямилась.

— Я тебе не верю, — холодно сказала она. — Если ты и пришел сюда, тo для того только, чтобы окончательно погубить меня.

— Нет! — крикнул Боэмунд. — Выслушай… послушай меня. — Он сел на край кровати и провел ладонями по лицу, прежде чем начать. Горностай сделал попытку взобраться к нему на колени, но Боэмунд безжалостно отшвырнул его. Зверек сдавленно пискнул, подскочил к двери, проскользнул в нее и исчез.

— Кое в чем ты была права. Когда мы проиграли Грюнвальдскую битву, мне было восемнадцать лет. Мне не повезло; меня не убили, я был лишь ранен и затем попал в плен.

Король Владислав запросил за пленных пятьдесят тысяч золотых флоринов — немыслимую сумму! Пока тянулись переговоры, меня увезли в Литву, где я пробыл пять долгих лет, пока мои друзья не отыскали меня и не заплатили моему хозяину. Ты верно угадала, я действительно знал Анджелику. Ее дядя был владельцем соседнего имения, и я часто видел ее. Рыцарь закусил губу.

Там, в плену, я считался ниже последнего раба. Со мной обращались хуже, чем с собакой, а Анджелика… она, мне казалось, жалела меня. В семье ее не слишком любили, слишком она была горда и заносчива; кроме того, она верила, что в один прекрасный день поднимется выше всех, чего бы ей это ни стоило. Она была крещена, но в душе оставалась такой же язычницей, какой были до крещения ее родители. Она презирала христиан за их покорность, презирала слабых, презирала тех, кто не умеет добиться своего. Она не была коварна, но решила сделаться коварной;. не была жестокой, но стала пестовать в себе жестокость, чтобы восторжествовать над теми, кто мог ей помешать.

Рыцарь пожал плечами.

— Шутки ради я помогал ей в этом, направляя ее ум в нужную сторону. Я уже говорил, кем я был для окружающих; я был очень озлоблен и в душе смеялся, настраивая Анджелику — ей тогда было лет четырнадцать-пятнадцать, я думаю — против всего мира. Она хотела выучиться латыни и немецкому, и меня заставили давать ей уроки, так что мы могли видеться без помех. Когда я уехал с Филибером и Ульрихом, я потерял ее из виду и совершенно забыл о ней. О том, что она появилась при дворе Доминика, я узнал от тебя, когда ты описывала тех, кого там встретила, и среди прочих упомянула девушку со странным зверьком.