— Сядь! — Кулаком в кольчужной рукавице де Пейн так сильно ударил по столу, что запрыгали и зазвенели блюда, кувшины и кубки. — Сядь, — повторил он, испытывая невероятное облегчение.

Гастанг шепотом торопливо доложил: им сказали правду — его стражники подтвердили, что в усадьбе только шесть наемников, сопровождавших Беррингтона из Лондона, да пятеро недавно нанятых слуг.

— Беррингтон, Изабелла и ты, Майель, который некогда был мне братом, — де Пейн простер руку, — будьте любезны, все оставайтесь на своих местах. — Эдмунду было почти невыносимо смотреть на Изабеллу, лицо которой напряглось и приобрело хищное выражение.

Все трое сидели на дальнем конце стола: Беррингтон в центре, между Изабеллой и Майелем. Парменио и Гастанг сидели ближе к Эдмунду, по разные стороны стола. Генуэзец был весьма озадачен, он отчаянно кусал губы и не отнимал руки от рукояти своего кинжала. Де Пейн обвел взглядом комнату. Дверь и все входы охранялись воинами Гастанга с арбалетами наизготовку.

— Отыскал я Уокина, — объявил де Пейн. — Когда мы приехали сюда, я говорил вам вскользь, будто рассчитываю найти его в Йорке. То была ложь. Он здесь!

— Как это? — воскликнул Майель.

— Ты! — выкрикнул де Пейн. — Ты! — он указал рукой на Беррингтона. — И ты! — Палец указал теперь на Изабеллу. — Уокин — это вы трое.

— Что за глупости! — прошипела Изабелла.

— Истина! — возразил ей де Пейн. — Генри Уокин, владелец поместья Борли в Эссексе, несомненно, был грешником, безудержно предававшимся плотским утехам, но один только Бог знает, где теперь лежат его кости. Скорее всего, гниют где-нибудь под жарким солнцем Палестины либо покоятся в горах под нависшей скалой, дочиста обглоданные грифами да стервятниками. Вместе с останками тех двух сержантов, которым выпало несчастье конвоировать его.

— Это ложь! — прорычал Беррингтон.

— А ты послушай. — Де Пейн встал и прошёлся вдоль стола. — Не знаю, когда все это началось. Не знаю, сестра ли тебе Изабелла Беррингтон или она твоя любовница, твоя подстилка!

Беррингтон вскочил, оттолкнув кресло, но громкий щелчок заставил его замереть — это Гастанг достал из-под стола и взвел арбалет.

— Несомненно, это она — ведьма Эрикто. — Эдмунд наклонился и спокойно выдержал горящий ненавистью взгляд женщины, которую некогда любил — или ему так казалось — и которой уж во всяком случае восторгался, как Прекрасной дамой из легенд. — Вы с нею погрязли в чернокнижии, в кровавых обрядах, в демонических заклинаниях и прочих богопротивных мерзостях. Вы стали действовать заодно в разгар гражданской войны, в самое подходящее для злодейств время, когда Бог и все святые уснули. Вы уехали отсюда и объединились в Эссексе с Мандевилем, образовали свой собственный ковен, привлекли в него таких, как Филипп Майель, давно уже отвернувшийся от Бога. В архивных записях, Беррингтон, мало что говорится о твоей службе в свите Мандевиля, но ты там был, хотя, подозреваю, под другим именем. Интересно, тот Беррингтон, которого с таким уважением упоминали король и многие другие — не твой ли это старший брат? Ты же говорил, что был в семье вторым сыном. Не сомневаюсь, что ты отмечен Каиновой печатью! И потянулись к твоему столу желающие, а война открывала новые возможности для совершения ваших богопротивных обрядов. Ни тебе шерифов, ни королевских судей, только битвы, убийства, грабеж и насилие. Кто обратит внимание на твои занятия? Кому есть дело до деревенских девушек, похищенных тобой для жертвоприношений? Кто станет выяснять, что за отвратительные церемонии творятся под покровом ночи в святилищах, некогда воздвигнутых во имя Господа Бога? Мира нет, правосудия нет, ничего нет, кроме хаоса и безвластия.