Ваня вынул сумку, просунул туда руку и приоткрыл футлярчик... А может, вообще ничего не надо? Пусть всё остаётся как есть! И если бы Димка в этот момент вдруг успокоился, перестал паясничать, то Ваня бы и отказался от своей затеи, но Димка продолжал куролесить, и лицо учительницы, заметил Ваня, стало от негодования и бессилия покрываться бурыми пятнами... Нет уж, противозу надо наказать, осрамить публично. Ваня ещё раз оглядел класс, и у него блеснула замечательная идея. Он наклонился к сумке и отдал распоряжение. Мокрая тряпка сорвалась с приступа доски и, разлетевшись, смачно врезалась в нахальную Димкину физиономию и прилипла к ней. Конечно, был взрыв смеха всего класса, был испуганный крик самого Димки, и была тщетная попытка Зинаиды Николаевны выявить проказника, и было главное – полное публичное посрамление этого губошлёпа.

Но этим дело не кончилось. Это было только начало номера! Чудесного номера! Димка мотал головой, стараясь сбить тряпку с лица, срывал её руками, но тряпка как приросла. Вдруг шея мальчишки начала вытягиваться, потянула за собой тело, и Ване стало совершенно ясно, что тряпка сама, впившись в лицо, тянет «героя». Вот она приподняла его, вывела в проход и повела к доске. Как Димка ни выплясывал, ни вертелся, пытаясь отделаться от посторонней силы, всё было бесполезно, и он впервые подчинялся чужой воле. Кудинов, заплетаясь ногами, вышел к Учительскому столу, повернулся к классу, зачем–то поклонился, как настоящий артист перед своим коронным номером, затем устремился к доске и давай её вытирать своей физиономией. То есть тряпкой, конечно, но прижимал и двигал её лицом, а поскольку со стороны тряпку не было видно, то казалось совершенно чётко, что вытирал он прямо лицом – лбом, носом и щеками, благо, щёки его были мясистыми и пухлыми, то есть было чем вытирать.

Ваня удивлённо таращил глаза в недоумении, поскольку он ничего подобного не заказывал тёте Атисе, это она сама, понимая детскую психологию, додумала эти каверзные детали, а шеф, в общем-то, не возражал против такой самодеятельности.

Класс стонал, изнемогая от хохота. Зинаида Николаевна, в панике всплескивая ладонями, не знала, что и предпринять. Она то призывала класс:

– Тихо, дети! Успокойтесь! Ти-ши-на! – То кричала проказнику; – Кудинов, прекрати! Дима, это уж слишком! Перестань!

И даже пыталась ухватить мальчишку за плечо, но Димка увёртывался, мыча и продолжая полировать доску.

Хоть это было и весёлое, но чем-то и печальное зрелище. Сверхъестественные силы издевались над человеком, издевались безжалостно и откровенно, впрочем, сам Димка только что так же издевался над бедной учительницей. Может быть, именно вопреки этой безжалостности Ване вдруг стало жалко Димку, и он даже захотел прервать этот дикий, несуразный «концерт», но одновременно хотелось и досмотреть его.

А смотреть было на что! Кудинов творил прямо чудеса акробатики у доски. Докуда он не доставал лицом, дотуда поразительным, неимоверным образом допрыгивал, словно его, как куклу-марионетку, кто-то дёргал за невидимые нити. Изредка Димка зачем-то затравленно оглядывался на класс, его, очевидно, считая виновником своего унизительного представления, но тут же отворачивался и с новым рвением продолжал вытирать доску и успокоился лишь после того, как последний меловой след был изведён. Доска сияла влажной чистотой, зато Димкина физиономия представляла собой такую несусветную мазню, какой ещё не видывали в школе, только выпученные глаза первозданно блестели среди грязевых разводов.

«Ну, кажется, всё!» – подумал Ваня с облегчением.

В этот момент тряпка отлипла от его лица, но не упала на пол, что было бы естественно, а мотнулась к доске на приступочку, она как бы перепорхнула на своё законное место. Поняв, что эта жуткая вещь оставила его в покое, Димка сперва отдышался, потом покосился на чудовищную тряпку, не шевелится ли она и не собирается ли вновь взнуздать его.