— Ты, — тихо вымолвил он, но ни звуком не отозвался на это рыцарь в лошадиной шкуре.

Несколько минут молча и неподвижно стояли они друг против друга, охваченные вихрем воспоминаний… В памяти Робина из далёкого детства выплыли мрачные своды замка, дымные факелы. Среди разъярённых лиц и сверкающих мечей мелькнуло белое платье женщины, уносимой разбойником в лошадиной шкуре… И теперь словно кровавый отблеск того пожара сверкнул в глазах его, а горячая кровь, отхлынув от щёк, прилила к сердцу.

— Ты, — повторил он хрипло: — Клянусь небом, я убивал, хотя никогда не хотел этого. Но твоей смерти я хочу, ты, убийца моей матери!..

Тонкие губы Гью Гисбурна искривила улыбка, блеснули жёлтые зубы.

— Это я убью тебя, щенок, — скрипуче прошептал он и, протянув руку вперёд, неожиданно и страшно закричал: — Я принесу его голову на твою гробницу, Элеонора!

Сгорбленный маленький старик, утомлённо шагавший позади своего крошечного, нагружённого мешками с углём, ослика, вдруг остановился и поспешно потянул его за повод.

— Постой, — сказал он встревоженно, — дай послушать — что за шум такой в лесу? Уж не подрядились ли сегодня лешие молотить жёлуди для своего господина — чёрта?

Трусившая на другом осле старушонка остановилась и испуганно взмахнула руками.

— Святой Николай, смилуйся над нами, вот ты всегда такое скажешь, Джонни, в неладное время. Разве можно поминать чёрного в таком глухом месте? — и она готова была уже повернуть своего смирного ослика обратно, но старик удержал её за руку.

— Нет уж, Бидди, тебе меня не уговорить. Хоть одним глазком да взгляну — что там такое делается.

И, поспешно привязав ослика к дереву у дороги, он, крадучись, двинулся, не обращая внимания на брань жены.

Убедившись, что никакие уговоры не помогают, бедная старушка уселась на землю, закрыла голову подолом грубой юбки — уж лучше ей не видеть, как лешие, вместо желудей, намолотят бока её не в меру любопытному старику…

Прошло немало времени, пока старуха почувствовала, что её кто-то крепко схватил за рукав. Она взвизгнула было, но старик проворно сдёрнул юбку с её головы, крепко зажал ей рукой рот. От возбуждения он задыхался:

— Там… там… добрый наш Робин бьётся с мохнатым чудовищем — не иначе как старый леший в Шервудском лесу. Робин весь изранен, но, видно, и лешему досталось — земля полита и его чёрной кровью.

Испуганные и сгорбленные, старик со старухой молча прислушивались к звукам схватки. Временами они затихали и осеннее прозрачное безмолвие снова заполняло лес. Вот лёгкое пёрышко, выпавшее из ненужного уже гнезда, колыхаясь, опустилось на землю — память о пропетых песнях и звонком чириканье птенцов. И вновь на перекрёстке неумолимо, как часы судьбы, звенят мечи, отсчитывая кому-то путь к могиле…

— Я надеюсь… — дрожащим голосом заговорила наконец старуха и осеклась: дикий крик донёсся с дороги. Трудно было поверить, что человеческое горло могло испустить подобный вопль. Послышался троекратный звук рога, резкий и торжествующий, и высокая фигура показалась на тропинке. Тёмная лошадиная шкура облекала её. Человек шёл, пошатываясь, рукой отирая струившуюся по лицу кровь.

Старый угольщик опустился на колени и, горько всхлипывая, закрыл лицо руками:

— Робин, бедный наш Робин, — бормотал он. — Горькая твоя головушка!..

Человек в лошадиной шкуре не заметил его — торопливо свернув, он исчез в густых зарослях орешника. Несколько орехов тяжело и мягко шлёпнулись на землю, красный листок осины запоздалой бабочкой закрутился в воздухе…

Глава XXXIII

Солнце клонилось к закату и с ним иссякало терпение его милости шерифа Ноттингемского.