Изменить размер шрифта - +

       - Не только устроил бы, но и устрою.
       - Когда же?
       - Как только приеду в Париж, вероятно недели через три.
       - Посмотрим, впрочем, она не пожелает. Не могу выразить, как я вам благодарен.
       - Помилуйте, какие пустяки.
       - Не говорите так, это огромное одолжение: из него я вижу, что вы настоящий друг. О важной ли вещи я вас прошу или о неважной, приятной

или неприятной, действительно ли я дорожу ею или только хочу вас испытать, - это все равно: вы говорите, что исполните мою просьбу и тем

показываете проницательность вашего ума и благородство вашего сердца. Глупый друг начал бы спорить.
       Он это как раз и делал; но, может быть, я хотел задеть его самолюбие; а может быть также, я был искренен, поскольку единственным пробным

камнем дружбы казалась мне польза, которую мог принести мне друг по отношению к единственно важной для меня вещи - моей любви. Затем я прибавил

- может быть, из двоедушия, а может быть, от подлинного прилива нежности, вызванного признательностью, корыстными расчетами и просто чертами

герцогини Германтской, которыми природа наделила ее племянника Робера:
       - Однако пора возвращаться к нашим друзьям, а я успел изложить только одну свою просьбу, менее важную, другая имеет гораздо большее

значение для меня, но боюсь, вы мне откажете: вам не будет неприятно, если мы начнем говорить друг другу "ты"?
       - Неприятно? Что вы, помилуйте! О радость! Слезы радости! Невиданное блаженство!
       - Как я вам благодарен... тебе благодарен. Когда же вы начнете? Это для меня такое удовольствие, что вы можете ничего не говорить

герцогине Германтской, если угодно, мне достаточно вашего "ты".
       - Будет сделано и то и другое.
       - Ах, Робер! Послушайте, - обратился я снова к Сен-Лу во время обеда, - ужасно комичен этот разговор из каких-то обрывочных фраз, не

понимаю, почему это так выходит, - вы знаете даму, о которой я только что вам говорил?
       - Да.
       - Вы действительно знаете, кого я имею в виду?
       - Помилуйте, вы меня принимаете за валлийского кретина, за остолопа.
       - Вы бы не согласились дать мне ее карточку?
       Я собирался попросить ее у Сен-Лу только на время. Но, заговорив о карточке, я почувствовал робость, я нашел мою просьбу нескромной и,

чтобы этого не обнаружить, формулировал ее более грубо, усилил ее, как если бы она была вполне естественной.
       - Нет, мне надо будет сначала попросить ее разрешения, - отвечал он.
       Сказав это, он покраснел. Я понял, что у него есть какая-то задняя мысль, что он приписывает заднюю мысль мне, что он готов служить моей

любви не безоговорочно, а придерживаясь некоторых моральных принципов, и я его возненавидел.
       И все-таки я был тронут, видя, насколько иначе вел себя по отношению ко мне Сен-Лу, когда я был не наедине с ним, а в обществе его

друзей. Его преувеличенная любезность оставила бы меня равнодушным, если бы я считал ее напускной; но я чувствовал ее непроизвольность,

чувствовал, что она состоит из того, что он, вероятно, говорил обо мне в мое отсутствие и о чем молчал, когда я бывал с ним наедине.
Быстрый переход