|
Тишина, которой нет ни конца, ни края, как и коридорам, расстилающимся вдоль комнат, залов и кабинетов. Моя последняя надежда обернулась фальшивкой, обернутой в яркую бумажку. А я повелась, потому что всегда ждала этого момента. Я глупый мечтатель. Мне трудно и плохо в мире без близких людей, без разговоров о том, что важно, без справедливости. Не так уж и удивительно мое желание унестись в совсем другое место, где меня ждут и хотят видеть. И я надеялась. Сама даже отчета себе не отдавала! Но надеялась, что однажды моя жизнь изменится. Но что я вижу сейчас? Ледяной холод, окружающий меня, прежний, как и тишина, давящая на плечи. Этот родной дом, без единого родного слова, и я опять в нем заперта, как пленница. Что ж, снова все сначала? А почему бы и нет. Мэлот бы сказал мне, чтобы я помалкивала и радовалась тому, что имею. Вот, правда, я сомневаюсь, что вообще у меня что-то есть. Или, что у меня что-то было.
- Что ты делаешь? Я поднимаю голову и вижу брата. У него шрам над бровью, сейчас почему-то он так же отчетлив, как и пыль, плавающая в оборванных кусках лучей, прорывающихся из окон. В десять лет он упал с лошади. Но шрам у него оттого, что отец в нем разочаровался, а не от падения. Папа схватил хлыст, который Мэлот сжимал в пальцах, размахнулся и ударил его по лицу, да так сильно, что глухой щелчок разнесся по всей аллее. А через пару минут его глаза залила кровь, линии покатились по щекам, по подбородку, сочились по ладоням, которыми он прикрывал ссадину. Я рванула к нему – в свои восемь лет – а он остановил меня, выставив перед собой горящие алым цветом руки. - Нет. – Крикнул он, и отец ударил его еще раз. Только по спине. У Мэлота есть и этот шрам, правда, сейчас скрытый под темной, льняной футболкой. - Чего ты лежишь здесь? – вновь спрашивает брат, вытаскивая меня из мыслей. - Упала. - И каким образом? - Случайно. Ты опять без настроения? - Отец вернулся. Он в кабинете, говорит с мамой. - Что? – восклицаю я и смотрю на Мэлота. – Где он был все это время? Ты общался с ним? Узнал, в чем проблема? Все из-за Стюарта, да? - Сколько вопросов, Дор. – Брат отмахивается и потирает заросший подбородок. Его лицо становится хитрым, и я тут же понимаю, что он хочет сделать. Мои глаза, копии его глаз, вспыхивают теми же искрами. – Идешь? Меня не нужно звать дважды. Плутая по коридорам, мы добегаем до кабинета отца и замираем около двери, будто два затаившихся преступника. Мэлот приближается к порогу и подзывает меня, кивнув головой. Я тут же оказываюсь рядом. Прикрываю ладонями рот и становлюсь за спиной брата, как за каменной стеной. Иногда – точнее в такие моменты, как этот – я думаю, что мой брат – мой самый близкий человек. Я забываю, что плачу, что, порой, ужасно его ненавижу. Он прикрывает меня руками, а я воображаю, что мы семья, и нам хорошо и спокойно вместе. - Не дыши так громко, идиотка, - шипит Мэлот, - нас ведь заметят. А иногда нехорошо и неспокойно. Мы подходим ближе и одновременно замираем, услышав, как наша мать взвывает не своим голосом: - Это неслыханно! - Сьюзен… - Как ты мог на это пойти? Как мог согласиться! – Верещит она. Перевожу взгляд на брата и замечаю, как расширяются его глаза. Мэлот так же, как и я не верит в то, что голос принадлежит нашей маме. – Вздор! – Никогда раньше она не кричала, не перечила отцу. Я гляжу перед собой и сгораю от любопытства: что же разбило непоколебимость ледяной и равнодушной миссис де Веро? – Ты ответственен за все, что происходит с нами. Ты и твой совет – куда вы смотрели? Как могли такое допустить? - Ради Бога, не ори. - А что я должна делать? - Не ори! Я рад этому не больше тебя. Бренчит стекло. Я представляю, как папа пьет виски, а мама смотрит на него глазами полными ужаса. |
