– Как же мы оставим его здесь одного? Слишком далеко ходить навещать, – всхлипывала Офелия.

По возвращении на улицу Мар дель Плата Лаура не стала рассказывать мужу обо всем, что произошло в последние несколько месяцев, полагая, что Фелипе уже ввел его в курс дела, и еще потому, что Исидро, верный своей практике держаться подальше от всякого вздора, присущего женщинам его семьи, предпочитал знать о случившемся как можно меньше. Он поцеловал дочь в лоб, как делал это по утрам всю жизнь; он прожил еще двадцать восемь лет, но так до самой смерти ни разу и не спросил о внуке. Лаура же продолжала искать утешения в церкви и в десертах. Малыш Леонардо доживал последний этап своей короткой жизни и полностью завладел вниманием матери, Хуаны и прочих членов семьи, так что все оставили Офелию в покое, и она в одиночестве предавалась печали.

Семейство дель Солар никогда не было уверено, что им удалось избежать скандала в связи с беременностью Офелии, поскольку сплетни такого рода разлетались, словно перелетные птицы, по всему семейному клану. Офелия не влезала ни в одно свое девичье платье, и необходимость что то купить или кого то послать за покупками немного отвлекали ее от перенесенного горя. Она плакала по ночам, когда воспоминание о ребенке было таким явным, что она чувствовала, будто он толкается ножками у нее в животе, а из сосков у нее капает молоко. Она возобновила занятия живописью, на этот раз всерьез, и снова стала бывать в обществе, не переставая ощущать на себе любопытные взгляды и слышать перешептывания за спиной. Слухи дошли до Парагвая, но Матиас Эйсагирре не придал им значения, как всегда поступал с подобными наговорами и сплетнями, пришедшими из его страны. Когда он узнал, что Офелия заболела и ее увезли за город, он пару раз написал ей и, поскольку она не ответила, отправил телеграмму Фелипе, интересуясь здоровьем его сестры. «Все идет нормально», ответил ему Фелипе. Кому то другому это показалось бы подозрительным, только не Матиасу; он вовсе не был глуп, как считала Офелия, но был на редкость добрым человеком. В конце года этот упорный претендент добился разрешения оставить службу на месяц и провести отпуск в Чили, спасаясь от влажной жары и ураганных ветров Асунсьона. Он прибыл в Сантьяго в декабре, в четверг, а в пятницу уже стоял у дверей дома во французском стиле на улице Мар дель Плата. Хуана Нанкучео, увидев его, испугалась, она подумала, что сейчас появятся карабинеры и арестуют малышку Офелию за то, что та натворила, но у Матиаса были совсем иные намерения, в кармане у него снова лежало бриллиантовое кольцо его прабабушки. Хуана провела его по сумеречным комнатам дома, поскольку летом жалюзи всегда держали плотно закрытыми, и еще потому, что в доме соблюдали траур по безвременно ушедшему Леонардо. В комнатах, обычно уставленных букетами, не было ни цветов, ни аромата привезенных из загородного поместья персиков и дынь, разносившегося в прежние времена по всему дому, по радио не звучала музыка и даже собаки не выбежали приветствовать гостя – со всех сторон его окружало лишь нагромождение французской мебели и старинных картин в золоченых рамах.

Матиас нашел Офелию на террасе среди камелий; они сидела под тентом в соломенной шляпе, защищавшей ее лицо от солнца, и рисовала пером и китайской тушью. На минуту он остановился, любуясь ею, влюбленный, как и раньше, не замечая лишних килограммов, от которых ей пока не удалось избавиться. Офелия встала и отступила на шаг, она никак не ожидала его появления. Впервые она увидела в Матиасе человека, обладавшего многими достоинствами, каким он и был на самом деле, а не двоюродного брата, вечно страдающего и на все ради нее готового, над которым она насмехалась десять с лишним лет. В последние месяцы она много думала о нем и пришла к выводу, что потерять этого человека означало бы для нее заплатить за свои ошибки. Те черты характера Матиаса, которые раньше раздражали ее, вдруг превратились в прекрасные качества.