Озноб мало-помалу стихает, она смелеет и успокаивается. Садится на краешек кровати, и с ее молодых губ слетает надтреснутый, старческий голос:

— Ну, если только… — Молчание. — Попробовать. Разве что на несколько минут, по вечерам, чтобы я к тебе привыкла и не страшилась.

— Как скажешь. Не побоишься?

— Постараюсь. — Она глубоко вздыхает. — Не бояться. Сейчас я к тебе выйду, только соберусь с духом. Жди у дома — хоть попрощаемся по-человечески.

— Ким, помни одно. Я тебя люблю.

Ты выпрыгиваешь из окна; за тобой опускается рама.

В темноте подступают рыдания, но не от печали, а от какой-то потаенной горечи.

По другой стороне улицы движется одинокий прохожий; ты его узнаешь — это он совсем недавно с тобой заговорил. Вид — не от мира сего, походка точь-в-точь как у тебя, он здесь чужой.

Тут рядом с тобой возникает Ким.

— Порядок, — говорит она. — Немного успокоилась. Кажется, даже не страшно.

Бок о бок вы идете под лунным светом, как не раз бывало прежде. Она направляет тебя в кафе-мороженое, вы садитесь у стойки, заказываете пломбир.

Ты разглядываешь свою порцию, украшенную фруктами и орехами, а сам думаешь: какое чудо, наконец-то сбылось.

Берешь ложечку, кладешь чуть-чуть мороженого на язык, умолкаешь и чувствуешь, что лицо у тебя погасло. Откидываешься назад.

— Вам плохо? — Бармен встревожился.

— Что вы, все нормально.

— Пломбир не понравился?

— Нет, пломбир великолепный.

— Вы хоть попробуйте, — говорит он.

— Расхотелось.

Отодвигая вазочку с мороженым, ты ощущаешь, как тебя захлестывает страшная пустота.

— Не хочется.

Ты сидишь очень прямо, глядя в никуда. Ну, как объяснить ей, что тебе не повернуться, что кусок не идет в горло? Как растолковать, что ты одеревенел, как бревно, скован в движениях и не ощущаешь вкуса?

Оттолкнувшись от стойки, ты сползаешь со стула и ждешь, пока Ким оплачивает счет; потом распахиваешь дверь и выходишь в ночную темноту.

— Ким…

— Ничего страшного, — говорит она.

Дорога ведет в парк. Она взяла тебя под руку, где-то очень далеко, и прикосновение такое легкое, что почти не чувствуется. Тротуар у тебя под ногами делается мягким. Ты передвигаешься как во сне — ни разу не споткнулся и не оступился.

Ким говорит:

— Хорошо-то как, правда? Сиренью пахнет.

Ты втягиваешь носом воздух, но все понапрасну. В тревоге делаешь еще одну попытку, но сирени словно и не бывало.

В темноте замаячили двое. Проплывают мимо, одаривают Ким улыбками. С расстояния в несколько шагов ты слышишь, как один из них говорит:

— Откуда так воняет? «Подгнило что-то в датском королевстве».

— И верно, откуда?

— Не понимаю…

— Нет! — кричит Ким и вдруг, под впечатлением от их разговора, бросается бежать.

Ты успеваешь поймать ее за руку. Между вами завязывается молчаливая борьба. Она бьет тебя кулаком. Но ударов ты почти не чувствуешь.

— Ким! — Ты срываешься на крик. — Прекрати. Тебе нечего бояться.

— Отпусти! — кричит она в ответ. — Отпусти!

— Не могу.

Снова это «не могу». Она слабеет и обмякает, тихо плача рядом с тобой. От твоего прикосновения ее передергивает.

Дрожа, ты привлекаешь ее к себе.

— Не бросай меня, Ким. У меня большие планы. Мы будем путешествовать, где пожелаешь, — просто путешествовать.