— Я один что-то на свете задержался, зачем, не знаю, наверно, чтобы с тобой в шахматы играть, — говорил Яша, «съедая» с ухмылкой ладью у Наума и поглядывая хитрыми глазками из-под седых, смешно торчащих кустиками бровей. — Чего скуксился? — бросал он острый взгляд на приятеля. — Опять болит, язви ее в душу! Так зачем ты лопал сегодня эти жареные блины?.. Ах, угостили, на халяву-то всё сладко! Уксусом не угощали? Говорят, он на халяву лучше всего! И я знаю, кто тебя угощал! Маня, что против меня живет. Она ко мне пару раз с угощением подкатывалась, ха-ха, тоже с блинами, но я ни-ни, наотрез! Раз возьмешь, два, на третий прилипнет. Женщинам ведь возраст не помеха, это мы, старичье, ни на что не годные. А может, ты еще герой? Ну-ну, не куксись, пройдет твоя язва… рано или поздно. А Маня, вижу, на тебя свои старые глазки положила, смотри, — Яша погрозил пальцем, — не поддавайся, ты глянь, какая она толстая — придавит!

Наум сердился, но ненадолго — на Яшу невозможно сердиться. Тем более что он прав — не надо было есть Манины блины, распахлась тут на весь коридор! А все остальное, что Яша наговорил, так жить он без шутки, без подначки не может.

Эх, Яшка, Яшка, вспоминать про него — и то отрада. А уж поговорить — на том свете разве.

Кто-то остановился возле. Наум поднял повлажневшие глаза и с недоумением разглядывал незнакомца, но тут же понял — новый сосед! Здоровый дядька и лысый как коленка. А вот и палец перевязанный.

— Звездануло? — спросил Наум, не очень-то желая вступать в разговор, да ведь всё равно придется, мужиков в хостеле мало, раз-два-три и обчелся, а с женщинами что — одни суси-муси, одуванчики божии, как говорил Яша.

— Да, — пристукнул малость, — охотно откликнулся сосед. — Портрет жены покойной вешал, — пояснил он. Слово за слово и познакомились, тот присел напротив и тут же стал жаловаться. Стариковские истории все одинаковы. Дети — хорошие, замечательные дети, самому (самой) не хочется им мешать, толкаться под ногами; внуки — талантливые, только у них все свое и не очень понятное: компьютеры, дискотеки, друзья, которых некуда пригласить, нужна отдельная комната, и т. д. и т. д.

Этот же смотрел на всё с другой стороны — со своей, и жаловался на нечуткую дочь, на внучку, что опять выскочила замуж (двадцать лет и уже во второй раз!) и привела зятька в их тесную квартирку. А куда деда девать — тут же и сообразили, в хостель его, куда ж еще, и скоренько запихнули в эту конуру. «Там же повернуться негде!» — возмущался Гриша.

— Привыкнешь, — сказал Наум, с некоторой досадой слушая нудное бормотание. Места ему мало! А вот Яше места хватало, «апартаментами» называл он свою комнатку и уверял, что для одного даже роскошно. Он всегда находил повод порадоваться, да еще когда бутылочка появлялась (по очереди иногда покупали), то после двух рюмок он начинал хвастаться: редкой специальностью картографа, друзьями — сплошь большие люди были, прежними победами над женским полом (Фаечка, ты там не слушай, — поднимал Яша вверх глаза, — вру я!) Получалось, что всё у него раньше и даже теперь замечательно. «Одно плохо, привязалась одна старушенция, импотенцией зовут, — нарочито старчески кряхтел Яша и добавлял: — Только это секрет, никому не выдавай!» «А на девочек-то смотришь», — ехидничал Наум. «А смотреть всем разрешается, я же их не трогаю!» — смеялся Яша. Сердился он только, когда Наум пускался в ностальгические воспоминания.

— Что ты мне опять мозги полощешь? — негодовал Яша. — Мне в свое время их достаточно промывали, да до конца так и не промыли! Чего ты мне нюнькаешь? Сидел? Сидел! Почти десятку ни за что отгрохал? Отгрохал! Нахлебался ведь досыта, а теперь — и это было хорошо, и это прекрасно! Чего там прекрасного было у тебя, скажи, а?

— Молодость была, — вздыхал Наум.