Что-то подсказывало — так.

Но Чернов послушал подсказку и не стал суетиться. Он сейчас был одним из вернувшихся — только лишь. Бегуном, но — вефильцем. Понимал: он захотел конца Пути, правильно захотел — как наставлял старец-Зрячий, и нате вам — «Мы дома!». Так не радость ли это двойная для Чернова-Бегуна? Во-первых, он довёл вефильцев до родных земель. Во-вторых, он научился хотеть. Кажется ему, что научился…

И отбросил назойливое: ничему он не научился, ничего не понял, попадание — случайное. Отбросил, потому что это назойливое мешало ему сейчас (потом додумаем, домучаем, докопаемся…), и принялся честно и искренне радоваться тому, что было во-первых.

Он схватил Берела под пузо, закрутил его, подбросил, поймал, ещё подбросил… А поймали мальчишку другие руки, потому что их тянулось множество к Избранному, и Чернов влился во всеобщее довольно-таки бессмысленное по форме гулянье. Но к чему придираться к форме, когда суть верна, а люди смертельно устали и им невдомёк и незачем было сочинять какие-то осмысленные целевые действия, долженствующие означать радость возвращения к истокам. Для кого означать? Для стороннего здравого зрителя? Не было никаких сторонних и здравых, а Чернов почти сразу осознал себя одним из многих, из всех. Да он и был таким на самом деле…

Потом они пили и ели — все вместе: на площади у Храма, на улицах, на крышах домов. Они пили и ели, безжалостно и бездумно уничтожали последние запасы вина и пищи, которые сохранились — вопреки всем испытаниям и невзгодам. Они и верно не задумывались, что завтра надо будет снова есть и — не исключено! — пить вино. Они были дома, повторим в который раз, они пришли в своё родное Междугорье, они знали, что рядом, максимум в пешем переходе длиной в одно солнце, — соседи: другой город, другая деревня, где живут такие же гананцы, как и они, и быт тот же, и язык тот же, и можно будет одолжиться у них всем, что требуется для жизни. Точнее — для обживания… Да и вообще: срок отсутствия Вефиля в родных местах исторически не столь громаден, чтобы забыть о городе и его обитателях, тем более что у них, у пришельцев, возвращенцев — Книга Пути…

Кармель поднял кружку с вином, подождал, покуда собравшиеся на площади умолкнут, а громоголосье на соседних улицах станет потише, и тогда сказал торжественно:

— Я хочу провозгласить всем вам слова, которые появились в Книге Пути только-только — там, где ещё вчера был чистый лист. Вы все знаете, что это случается лишь тогда, когда происходит событие, достойное быть названным в Книге, и то событие, свидетелем которого явились люди, Книгу стерегущие. Вот эти слова: «И привёл Бегун народ Гананский в дом, что был домом народа Гананского от начала Света и будет домом его до прихода Тьмы, что бы ни случилось под солнцем и под луной. И настала радость в доме том великая, и стало всем ясно, что не зря были испытания, которые выпали на долю народа, потому что Книга не погибла, не исчезла, не потерялась на поворотах Пути, а осталась с народом. А пока Книга с народом Гананским, дом его цел, мир его надёжен, вера его крепка. Но что делать Бегуну, который привёл народ Гананский в дом, откуда в одном из прошлых своих Путей увёл его? Что делать ему, обречённому на вечный бег по бесконечным Путям Сущего? Кто скажет истину? Кто успокоит бегущего и утешит теряющих его? Кто?» — Кармель умолк, обвёл ожидающим взглядом собравшихся, будто и впрямь верил, что найдётся хоть один, угадавший правильный ответ.

И кто бы мог подумать? Нашёлся-таки. Один. Медленно, словно и впрямь угадывая, точнее — подбирая нужные слова, Чернов продолжил начатое Хранителем и невесть кем написанное в Книге:

— «Я утешу теряющих — тем, что сохраню их дом, и позволю вырасти хлебу и созреть винограду, и дам силу чревам их жён, и вдохну жизнь в их новых сыновей и дочерей, и мир у них будет в доме, и покой в душах — но лишь до поры, когда Я им скажу: Путь ждёт… Я успокою бегущего тем, что лишу его памяти, как лишал всегда прежде, чтоб его спокойная смертная жизнь не была отягощена Знанием, которое не под силу нести смертному, но лишь вечному даётся оно в ношу, и станет он жить, не ведая о Вечности — но лишь до поры, когда Я скажу ему: Путь ждёт…» — Теперь и Чернов замолчал, будто исчерпал силу угадывать слова.