— Твоё право, — не обиделся на тон старец. — Бегать — дело нехитрое. Дыши да ноги переставляй. Только куда тебе бежать? Вон они все — твои ПВ, как ты их именуешь… — Он обвёл левой дланью местные, широкие просторы, где вольготно, хотя и тесновато расположились действительно разные, как уже отметил сам Чернов, миры. — Ты можешь бегать по ним безо всяких Сдвигов и ничего не понять в них. Ты можешь всё-таки захотеть и уйти в Сдвиг и увести за собой твой народ. Ты можешь всё, что захочешь, Бегун, даже закончить свой Путь сразу.

— Это как? — заинтересовался Чернов.

— Пожелай. — Старец был лаконичен.

— Ну, желаю… — неуверенно произнёс Чернов.

Но ничего не произошло. Где стоял, там и остался. И старец — рядом.

Медленно-медленно — как вскипала! — где-то внутри росла злость. На Зрячего, говорящего загадками. На собственное неумение захотеть так, чтобы всё сразу случилось, как проповедует старик. На судьбу, которая дала ему Шанс, а как им пользоваться — не объяснила. На Сущего, наконец, — хотя большее богохульство трудно было представить! — который создал homo omnipotens, человека всемогущего, а потом подленько ввинтил в него чувство страха перед Неведомым, Непознанным, Бесконечным, и означенный человек стал всего лишь разумным, что в языке Чернова означало до кучи и осторожность, и аккуратность, и неторопливость. Иначе — ограниченность… И все эти бесчисленные поговорки: «не в свои сани не садись», «семь раз отмерь», «не по Сеньке шапка»… Оправдание бессилия? Так! Но — бессилия запланированного, осознанного, творчески переработанного…

А как же «рождённый ползать летать не может»? Разве это — не осознание трусости?..

Да ни фига! Потому что в самой формуле заложен брачок: рождённый летать ведь, в свою очередь, не может ползать. А Сущий, то есть Бог по-земному, создал человека, как понимает Чернов, умеющего всё.

— Ты — Бегун, — сказал Зрячий. — Ты — Вечный. Ты — хочешь.

— Что я хочу? — заорал Чернов. — Что я хочу, кроме того, чтобы всего лишь понять: на кой чёрт я сюда вляпался? Зачем я здесь, Сущий, скажи, не мучай меня?!

И Сущий услыхал Бегуна, потому что пришла Тьма.

Глава двадцать шестая

ДОМ

И вслед за Тьмой — как того требует исторически и литературно обоснованная логика! — пришёл Свет.

Свет яркий, слепящий, и Чернов действительно в секунду ослеп, как выключился. Хотя откуда ему выключаться, если честно? Был во Тьме — во Тьме и остался. Как в прямом, так и в переносном смысле. Но коли в прямом, так ненадолго: прозрел, отверз, говоря красиво, вежды, проморгался и увидел, что стоит себе на твёрдой земле, буквально — на очень твёрдой, светло-коричневой, сухой, выжженной солнцем, которое висит в блекло-голубом небе и жарит не по-детски. Впереди — невысокие холмы, покрытые редкой и скудной на вид зеленью, впереди — дорога среди холмов, вытоптанная, выезжанная, с соответствующими следами ног и колёс, впереди, на са-а-амом горизонте — немаленькая гора в сизой дымке, а перед ней — едва видная отсюда беленькая полоска. Каменная стена?.. Город?.. Вефиль?..

Побежал Бегун, потому что иных действий показанное ему не предполагало. И прибежал, и увидел: да, каменная стена, да, город, да, Вефиль. И, как обычно, встречала его у ворот, коих, повторимся в который раз, не наличествовало в стене, шумная толпа горожан, на этот раз почему-то излишне шумная, непонятно чему радующаяся, орущая, даже приплясывающая, и впереди всех скакал козлёночком мальчонка Берел, размахивал руками, тоже орал что-то невнятное, и Хранитель был тут же, и он не вёл себя достойно должности или сану, а изображал нечто вроде ритуального танца розовых фламинго в брачный период.