Хранитель смотрел на него с восхищением, замешенным на восторженном страхе. Произнёс с растяжкой:

— Ты знаешь… Ты умеешь… — и уже без страха, а просто ликующе подхватил оборванную многоточием мысль: — «Но Бегун, вернувшийся на новый Путь, опять всё начнёт сначала, потому что память его будет чистой, как у новорождённого младенца, а народ Гананский — наоборот — не забудет ничего из свершившегося с его людьми ранее. И новый Путь опять станет Путём слепого, что прозревает от шага к шагу, и измученного земными тяготами, что избавляется от накопленных мук, сбрасывая их на Пути, и копит иные, обретая их на том же Пути. Потому что Закон Вечности прост и неизменен: всегда слепой ведёт уставшего по Пути от мира к миру. Потому что Закон ещё и справедлив: слепой обретает зрение, а усталый — покой. Но спрашиваю Я: надолго ли им это?..» — И на сей раз он притормозил цитирование, ожидающе глядя на Чернова. Проверяя?..

А Чернов легко подхватил, не преминув, однако, вставить:

— Мы прямо как ведущие «Городка»… — Для себя сказал, кто бы его здесь понял! Поэтому и сказал по-русски. А продолжил на местной, хорошо уже освоенной смеси арамейского с древнееврейским: — «Я и отвечу: лишь до конца одного Пути. А начнётся иной Путь — всё пойдёт точно так же, как было всегда, как было в начале Света и будет до прихода Тьмы, но лишь до того мига, когда Бегун наконец почувствует и осознает разумом и душой силу своего желания и волею своей перельёт её в тех, кто идёт за ним…» — Чернов остановился, почему-то поднял очи горе и произнёс тихо и умоляюще — только для кого, спрашивается, произнёс:

— Я же почувствовал силу… Я же смог…

Никто ему, разумеется, не ответил. Лишь Кармель сочувственно смотрел на Бегуна, потом обнял его за плечи, сказал нарочито весело:

— Чего зря печалиться, Бегун? Так устроен мир: ты — впереди, мы — за тобой… — Добавил не без огорчения: — Точнее, не мы, другие, теперь — будущие… Тоже люди…

А Чернов неожиданно подумал: что случится, если он сейчас встанет, покинет пирующих, выберется сквозь их толпу за стены Вефиля и помчится по земле Гананской куда глаза глядят? Как до сих пор бегал. Что будет? Новый Сдвиг?.. И уж так засвербило в одном месте, что чуть не поддался безумному желанию, но всё ж сдержал себя: негоже нынче опасно экспериментировать. А вдруг да и вправду в Сдвиг въедет? И Вефиль вместе с ним? И прощай родной дом, земля предков… Вот тебе и порадовались, вот и попировали…

Выбросил из головы пустое, чокнулся своей чашей с чашей Кармеля, выпил тёплое гананское залпом. И опять легко зашумели все, запели что-то маловразумительное, потому что выпито было уже немало, и Чернов запел вместе со всеми, не ведая, что поёт. И так потихоньку выпал из сознания, провалился в сон и спал, спал, ничего во сне не наблюдая, а когда проснулся, то обнаружил себя на знакомом топчане в доме Кармеля, заботливо укрытым толстой тканиной. Это в жару-то!.. Встал, умылся, Кармеля в доме не нашёл, зато увидел на столе сыр, пресный сухой хлеб и вино, явно им для Чернова оставленные — вино с утра на опохмел, видимо. Не стал кобениться, смёл всё, потому что голоден был почему-то зверски, а опохмелиться показалось полезным. И ведь не зря показалось: ожившим и отдохнувшим себя ощутил. Вышел на улицу, а там — на площади — уже гости имели место. Судя по всему, жданные и дорогие.

Перед входом в Храм стоял Хранитель, облачённый во впервые увиденное на нём Черновым одеяние: длинный, расшитый золотыми нитями халат — не халат, а скорее длинную, до пят, мантию, голову украшало нечто вроде тиары — тоже золотом украшенную и с золотой же табличкой, на которой что-то неявное было выгравировано.