Изменить размер шрифта - +
В таких случаях он шел на

риск, поднимая ставку до предельной и играя сдвоенные или строенные номера. Количество денег возле него сразу уменьшалось, и он снова

переходил к колонкам и дюжинам, ни разу, однако, не опустившись до «чета – нечета» или «красное – черное».

– Семнадцать, черное, – неожиданно громко произнес русский, звякнув по соответствующей клетке таблицы высокой стопкой золотых монет.

– Восемнадцать, красное, – сдавленным голосом тут же выкрикнул Савва и, протискиваясь к бортику стола, неуклюже протянул свои деньги.

– Faites vos jeux.

Засверкала крестовина, в наступившей тишине тягуче запел свою песню костяной шарик. Потом он запрыгал по лункам, теряя скорость и приближая

момент развязки. Наступила тишина. Каратаев стоял у противоположного конца стола и не мог рассмотреть всех нюансов этой скачки. Он

скользнул взглядом по равнодушному лицу Овчинникова, и что-то вдруг привлекло его внимание. Посмотрев чуть ниже, Савва увидел, что возле

высокого борта стола перед русским лежит еще целая кипа монет и ассигнаций.

– Черт! – прошептал Каратаев, уже начиная подозревать неладное.

– Двадцать четыре, черное, – объявил крупье, забирая и ставку Овчинникова, и семь серебряных двадцатиталеровиков Каратаева.

– Черт, – вторично прошептал Савва.

Самое обидное, что на его проигрыш никто даже не обратил внимания, словно играл здесь только один Овчинников.

– Семнадцать, черное, – снова произнес худощавый человек в темно-синем сюртуке и опять поставил на несчастливую клетку.

По всему было видно, что он уже устал и нервничает. В тактике его действий не было совершенно никакой логики. Только упрямство

раздосадованного богатея.

В это время к нему наклонился один из стоявших рядом офицеров и что-то прошептал на ухо. Овчинников поднял голову и посмотрел на большие

часы на стене. Он снова о чем-то пошептался с офицером, сделал рукой знак, привлекая внимание крупье, уже собравшегося объявить об

окончании приема ставок, и начал выкладывать все остававшиеся у него деньги на клетку «17 черное».

– Туда же.

Возникло явное оживление. Повернув голову, Савва заметил, что на некотором удалении позади зрителей замерли официанты с полными подносами в

руках. Они почувствовали приближение развязки и знали, что потребуется от них в следующую минуту – независимо от результата игры.

– Faites vos jeux.

В который раз закрутилась вертушка, запрыгал костяной шарик.

– Восемнадцать, красное, – невозмутимо произнес крупье под вздох толпы.

Надо же, он ошибся всего на одну лунку! Все посмотрели на проигравшего. Тот улыбнулся, встал, подал знак, и официанты с подносами, плотно

уставленными фужерами с шампанским, сделали шаг к столу. Овчинников кивнул им, слегка поклонился публике и вместе с офицером стал

пробираться к выходу. Десятки рук потянулись к дармовой выпивке, отталкивая уже все окончательно осознавшего Каратаева.

Он посторонился и молча наблюдал, как репортер берлинской светской хроники, ухватив бокал, отошел в сторонку. Поставив его на постамент

какой-то статуи, журналист раскрыл свой блокнот и стал в нем что-то записывать. Казалось, этот тип был просто счастлив от всего

произошедшего. «Скотина, – думал, глядя на него, Каратаев, – не мог нормально написать, что русский дважды ставил на семнадцать, черное…»

«Чертов идиот, – ругал он уже себя, возвращаясь домой.
Быстрый переход