А между тем, октябрь свалился в непроглядную темень, дожди со снегом и долгие‑долгие вечера. Ну не мог я их коротать с Марианной, право! Иногда я приходил в ее покои взглянуть на малыша. Но малыш был пока слишком бестолковым созданием, несмотря на всю миловидность. И не пробыв там и четверти часа, я уходил к себе в кабинет. Зажигал у зеркала пару свечей для вампиров. Если они появлялись – я несколько оживал. Если нет – сидел в темноте, один… в собственных воспоминаниях.

Вот что было совершенно нестерпимо. Всматриваться в темноту и видеть их лица. Слышать их голоса. И отправиться спать в покои, пустые и холодные, словно склеп. И полночи перебирать жемчужины в тщетных попытках заснуть: это ожерелье война связала с ними обоими»

Жизнь после смерти Магдалы казалась невыносимой. От холода и пустоты я наделал глупостей.

Написал письмо Розамунде, пригласил ее в столицу на бал в Новогодье. Не ожидал, что она приедет, но – приехала, когда установились дороги.

Я очень давно ее не видел. Отвык. Забыл. И кажется, смутно на что‑то надеялся.

А Розамунда по‑прежнему выглядела белой лилией. Как тропический цветок в пуху – тонкая и белая, в плаще с серебристой меховой опушкой. На мой взгляд, она похорошела за эти годы. Обрела какую‑то законченность облика.

Если раньше ее лицо легко принимало любое выражение, теперь определилось главное. Надменная рассудочная жестокость. Ее лицо пресекало все попытки дружеского общения.

Ее сопровождали несколько дам – в основном пожилые, но одна молоденькая и миленькая, розовая, рыжеватая. С детским складом губ. Помнится, жена герцога Роджера, он недавно женился и представил ее ко двору…

Ребенка Розамунда не взяла. Остановилась во флигеле для почетных гостей – его приготовили как подобает. Принимала дам столичного света с таким непринужденным шиком, что я диву дался. У нее, думаю, было немало времени в провинции для того, чтобы научиться играть в королеву. Она играла отменно, как после долгих репетиций. Женская часть придворных впадала в экстаз от упоминаний о Розамунде.

Меня она посетила. По‑другому этот визит назвать сложно. Посетила после большого приема, когда уже основательно устроилась, в мой свободный час. Пришла в сопровождении рыженькой и пожилой толстухи, будто не желала остаться со мной с глазу на глаз.

– Рад, – говорю, – что вы все‑таки появились в столице, Розамунда. Это наводит на веселые мысли.

Она взглянула холодно.

– Вот как, – говорит. – Так вы намерены сделать меня участницей своих увеселений, государь?

– Ну да, – отвечаю. – Почему бы и нет? Полагаю, что мы с вами уже взрослые, Розамунда. В таком возрасте люди способны перестать портить друг другу жизнь.

Я немного слукавил – надеялся ей польстить. Но промахнулся.

– Любопытно, – сказала она голосом, обращающим меня в нуль. Раньше у нее не выходило вот так лихо – одним словом. – А что изменилось с тех пор? Вы теперь хороши собой? Добродетельны? Благородны? Больше не имеете дел с преисподней? Вы стали достойны добрых чувств, не так ли?

Ее дуэнья на нее смотрела, будто на священную хоругвь: «О, как она смела!» Мне вдруг сделалось муторно, как в старые‑старые времена.

– Отошлите дуэнью, – говорю. – Или я расскажу, что думаю о вас, при ней.

– Любопытно, – говорит снова. – Любопытно, что вы можете мне сказать после всего, что случилось за эти годы? Есть какая‑нибудь низость, которую вы не испытали на себе, государь? И чем вы можете меня попрекнуть?

– А вы безупречны? – спрашиваю. С кем, думаю, я решил поговорить! Затмение нашло.

Она выпрямилась.