Сын торговца вел дневник, где зафиксировал, пусть мимоходом, словно новую графу в гроссбухе, пережитую Молли и ее семьей экзистенциальную перемену. Он записал, как однажды торговец назвал Не-ка-е-се-й «Джимми». Затем и другие принялись звать его так, и вскоре старое осейджское имя было вытеснено новым. «Его дочери тоже часто заходили в магазин и получили имена там же», — писал сын торговца. Так Ва-кон-та-хе-ум-па стала Молли.

В ту пору Молли, как и мать, ходила в штанах, мокасинах, юбке, рубашке и одеяле, спала в уголке на полу семейного вигвама и много и тяжело работала. Однако это было довольно спокойное и счастливое время: Молли могла наслаждаться ритуальными танцами и праздниками, плескаться с подругами в ручье и наблюдать за скачками мужчин на мустангах по изумрудно-зеленым полям. Сын торговца писал: «Из той поры веет воспоминаниями, полузабытыми грезами о раскрывающемся перед сознанием ребенка чарующем мире, полном тайн и чудес».

В 1894 году, когда Молли исполнилось 7 лет, родителей уведомили, что они должны отдать дочь в католическую школу-интернат для девочек в Похаске, до которой было два дня пути на лошадях к северо-востоку от Грей-Хорс. Как сказал комиссар: «Индейцам придется принять образ жизни белых — мирно, если захотят, или их заставят силой».

Родителей Молли предупредили, что в случае неподчинения правительство прекратит ежегодные выплаты, обрекая семью на голод. Поэтому однажды мартовским утром Молли взяли из родного вигвама и запихнули в повозку. Та двинулась к центру резервации, Похаске, и девочка смотрела, как поселок Грей-Хорс, бывший для нее всей вселенной, понемногу исчезает, пока от него не остался лишь поднимающийся над вигвамами и тающий в небе дымок. До самого горизонта, как дно древнего моря, перед ней простиралась прерия. Ни следа поселений, ни единой души. Точно перевалив за край света, Молли оказалась «за пределами подвластной человеку земли», по выражению Уиллы Кэсер.

Трясясь в фургоне, Молли час за часом, милю за милей ехала по дикой пустой равнине, еще не тронутой человеком. Наконец свет начал меркнуть, и Молли с возницей пришлось остановиться и разбить лагерь. Когда солнце опустилось за горизонт, небо окрасилось кроваво-красным, а затем черным, и густоту тьмы разбавляли лишь луна и звезды, с которых, как верили осейджи, спустились многие из их кланов. Молли сделалась «идущей через туман». Ее окружили силы ночи, слышимые, но невидимые: бормотание койотов, вой волков и крики сов — по поверью, носительниц злого духа.

На следующий день однообразные прерии сменились поросшими лесом холмами, и Молли с возницей покатили вверх и вниз по склонам, мимо тенистых мэрилендских дубов и темных пещер — идеальных мест «для засады», как раздраженно отозвался о них когда-то агент по делам индейцев, добавив: «Позвольте также отметить, что там… невежественные злодеи, способные на все». Они ехали, пока не встретили первую примету человеческого жилья — одноэтажную крашенную красным деревянную развалюху. Это была фактория для торговли с осейджами, рядом с которой притулились захудалый постоялый двор и кузня с громадной кучей подков. Здесь тропа расширялась, превращаясь в немощеную улицу, по обе стороны которой были разбросаны лавки. К каждой вел дощатый настил, чтобы покупатели не увязли в грязи, у дверей торчали коновязи, а видавшие виды фасады — некоторые для внушительности с фальшивым вторым этажом, — казалось, вот-вот свалятся под напором ветра.

Так Молли добралась до Похаски. Хотя в ту пору столица резервации представляла собой убогое местечко — «мелкую грязную факторию», по выражению одного приезжего, — девочка еще никогда в жизни не видела поселения крупнее.