Алексей имел сильный соблазн перед уходом из ресторана сказать пару нелюбезных слов официанту, но в последнюю минуту сдержал себя. Сейчас это представлялось совсем неважным, да и два мордобоя в один день были бы всё же явным перебором. В известном смысле официанту даже следовало бы сказать «спасибо»: именно благодаря ему Шумилов убедился, что Сонька-Гусар боится лишних встреч и, стало быть, имеет к тому весомые причины.

Тележная улица, хотя и пролегала параллельно Старому Невскому проспекту, являла собой место в высшей степени унылое, особенно та её оконечность, что выходила к Александро-Невской площади. Сплошной застройки здесь не существовало, как не существовало разбивки на регулярные кварталы; отдельно стоящие кирпичные дома перемежались пустошами, бараками, ветхими палисадами и избами, точно в деревне. Река Монастырка, обособлявшая на острове ансамбль Александро-Невской лавры и протекавшая совсем рядом, была лишена набережной и имела вид самый запущенный. Даже не верилось, что Тележная улица находится в районе старейшей городской застройки, где работы велись буквально с момента основания города.

Шумилову не стоило большого труда отыскать дом Скобцева, одно из немногих более или менее приличных зданий в этой части улицы. Шёл третий час пополудни, когда он, обогнув небольшой — в два подъезда и три этажа — дом, вошёл в дворницкую. Там он нашёл двух пахнущим луком мужиков, занятых самым что ни на есть прозаическим делом — поглощением обеда, представленного неаппетитного вида похлёбкой, наподобие горохового супа, нескольких тушек разделанной селёдки и парой луковиц, по штуке на брата, стало быть. Стол украшал на удивление симпатичный графинчик с водочкой и пара гранёных шкаликов; присутствие в натюрморте этих деталей объясняло на редкость тёплую и располагавшую к доверительному общению атмосферу, царившую в дворницкой.

Шумилов вежливо поздоровался с обедавшими и, присев на табурет у входа, рассказал им свою заранее продуманную легенду:

— Обворовала меня, мужички, одна шалава, и, как узнал я, обретается она в вашем доме. В полицию идти не хочу, потому как не сутяжник, сам с девицей хочу потолковать. Помогите найти её, а я уж вас отблагодарю.

— Да-а, — согласился тот из дворников, что выглядел постарше; как вскоре выяснил Шумилов, звали его Карпом, — бабы — они такие! Они могут! А что пропало-то, если не очень большой секрет?

— Да портсигар золотой, часы, деньги из бумажника, опять же.

— Эх, бабы, обманывают мужиков! А звать-то как обидчицу вашу? — поинтересовался Карп.

— Сонькой, кличка у неё «Гусар».

— Гм… Не слыхал, признаюсь, нету у нас вроде Сонек, — подумав, покачал головой Карп и обратился к напарнику. — Данила, наморщи ум, может, вспомнишь?

— Да что тут думать, нет у нас Соньки, — уверенно отозвался второй дворник. — И уж лет пять, как нет. Как бабка Покидаева умерла — царство ей небесное! — так ни одной Соньки в доме не бывало.

— А приметы какие? — продолжил расспросы Карп.

— Лет двадцати двух-двадцати трёх. Высокая: два аршина одиннадцать — двенадцать дюймов. Вплоть до недавнего времени носила длинные рыжие волосы, вьющиеся, средней длины; неделю назад остригла их и теперь носит чёрный парик. Лицо треугольное, профиль — прямой. Кожа белая, чистая; нос длинный, прямой; основание носа горизонтально, — Шумилов принялся указывать пальцем на те детали лица, которые описывал. — Глаза у неё карие, большие, широка расставленные; расстояние между бровями большое; уши проколоты, носит большие золотые серёжки с янтарём; уши прижаты к голове, мочка уха выраженная, козелка почти нет, в глаза не бросается, а вот противокозелок — хорошо выражен, завитка на правом ухе почти нет, поэтому ухо выглядит как бы обкусанным.