— Что же он надел?

— Пиджак лёгкого драпа, тёмно-серый, в тонкую клетку. Сорочка батистовая, белая, черные брюки, галстук серого атласу, тёмно-серое пальто. Шляпа светло-серая, с лентой атласной более тёмной… Да, зонтик он с собой прихватил, чёрный, с костяной ручкой, потому что дождь весь день срывался. И калоши он носил постоянно — боялся ноги замочить и простудиться. У него на это пунктик был — жена вот так же не убереглась, простудилась и через полгода от чахотки умерла.

— Шарф был? — уточнил Гаевский.

— Ну, не шарф, белое шёлковое кашне. Лето всё же.

— А на калошах буквы есть?

— А как же! Чтоб не попутать с чужими. «К. К.», Кузьма Кузнецов, значит. Аккурат с внутренней стороны на каждой калоше.

— А скажите, Алевтина, Кузьма Фёдорович носил бороду?

— Да, такая недлинная, с проседью бородка. Очень благообразная. Оченно её холил. Уж сколько я ему компрессов согревала! Всё к бороде прикладывал, он считал, что сие поможет бороде расти волосок к волоску.

— А шевелюра у него какого цвета?

— Вообще-то Кузьма Фёдорович брунет, но теперь с заметной сединой. На макушке уже плешь начала пробиваться. Знаете, как у нас народ говорит — «плешь на макушке — от чужой подушки».

— А фотографии по… — Гаевский чуть было не произнёс «покойного», но в последнее мгновение понял всю недопустимость этого эпитета и успел перестроить фразу, — последние какие-нибудь у вас есть?

— А как же! Вон их сколько по стенам развешано, — женщина широким жестом повела вокруг себя.

Гаевский пошёл по комнатам, рассматривая развешанные по стенам фотографии и картины. Квартира Кузнецова выдавала главную черту хозяина — любовь к комфорту. Несмотря на отсутствие хозяйки, жильё это вовсе не выглядело запущенным и неуютным. Ковры, мягкие диваны и кресла с наброшенными на них подушками, коллекция курительных трубок из дерева разных пород, кресло-качалка у камина, сервизы севрского фарфора в двух одинаковых полированных горках, масса милых безделушек, любовно расставленных на всевозможных предметах обстановки, — всё это приглашало к приятному времяпрепровождению, отдыху, всё было устроено любовно, с толком и со вкусом. В кабинете хозяина Владислав Гаевский нашёл дагерротипы самого Кузнецова — в молодые годы с женой и малюткой дочкой, и более поздние фотографии — с одной только дочерью. Этот человек, насколько мог судить сыщик, действительно весьма походил внешне на убитого. Однозначному заключению мешало то обстоятельство, что лицо зарезанного в гостинице было сильно изуродовано; тем не менее Гаевский почти не сомневался в том, что они нашли того самого «К.К.», что был им так нужен. Одну из фотографических карточек, наиболее позднюю, как показалось Владиславу, он вынул из рамки и положил в карман.

— Не беспокойтесь, я обещаю вернуть этот снимок, — Гаевский предупредил возможный вопрос горничной.

На письменном столе сыщик увидел кипу газет, небрежно брошенных поверх толстой книги. Гаевский взял стопку в руки и просмотрел её. Оказалось, что хозяин кабинета регулярно изучал «Торгово-промышленную газету». Толстой же книгой оказался тысячестраничный «Вестник финансов, промышленности и торговли», издававшийся ежеквартально. Из него торчала закладка. Сыскной агент открыл альманах в заложенном месте и увидел, что Кузьму Фёдоровича интересовал отчёт о состоянии счетов «Санкт-Петербургского международного банка», одного из крупнейших коммерческих банков Российской Империи. Гаевский вернулся к изучению газет и обнаружил, что в сводной таблице биржевых котировок карандашом были отмечены купли-продажи акций этого банка.