— Дальше, — прерывая поток словоизвержений, строго приказал Шумилов.

— Ну, вот, потом тем же макаром вернулся на свой этаж. Этот дурачина, Полозов, соловьём внизу заливался. Меня даже и не видел. А я всё быстро сделал, минутки хватило.

— А как с часами и деньгами поступил?

— В сохранности они. Я, как бы это сказать, заробел после убийства. Ни единого билетика из пачки не потратил. Они у меня все схоронены в надёжном месте. Что же мне теперь будет? — спросил он с тоской в голосе.

— Если правду говоришь и ценности вернешь, то до каторги дело не дойдёт. Сознание причиненного вреда и всемерное содействие исправлению оного само по себе уже является смягчающим вину обстоятельством. А я всегда смогу подтвердить, что ты всё рассказал и выдал ценности по собственной воле, из раскаяния. Так где ценности?

— Они здесь же, на моём этаже припрятаны. Нести?

— Неси. Я их у тебя изымаю под расписку. Расписку составим и подпишем в присутствии Полозова, он тоже подпишется. Ежели полиция и спросит, ты смело покажешь расписку, расскажешь всё, как было, и направишь ко мне.

— А вы имеете право? — неуверенно спросил Хлопов.

— Имею, — рявкнул Шумилов. — Запомни, дурачина, я единственный человек в целой Вселенной, который может спасти тебя от каторги! Ты это понял?

По прошествии десяти минут, которые показались Шумилову нескончаемо-долгими, Хлопов принёс золотые часы-луковку и пачку казначейских билетов, завернутую в голубой носовой платок и перехваченную поверх тесемкой. После тщательного пересчёта денег и переписывания номеров банкнот, произведённого в присутствии Полозова, Шумилов забрал их. В двух экземплярах была составлена расписка, гласившая, что в ночь на 13 августа нижепомянутые ценности в присутствии Алексея Полозова были вручены коридорным Василием Хлоповым юристу «Общества взаимного поземельного кредита» Алексею Шумилову. Все трое подписались под обоими экземплярами, один из которых остался у Хлопова, а другой забрал с собою Шумилов.

Засим Алексей Иванович покинул гостиницу, оставив коридорных выяснять отношения. Очевидно, им было, что сказать друг другу.

Ночь стояла тиха и безлунна. Уже закончился дождь, которого Шумилов даже не заметил. В природе царило мрачное, холодное умиротворение. Несмотря на скверную, совсем не летнюю погоду, на душе у Шумилова сделалось легко и весело. Усаживаясь в пролётку, Алексей Иванович думал о том, как здорово будет оказаться через полчаса в своей постели, под уютным одеялом, и уснуть под тиканье старинных напольных часов.

9

Понедельник 13 августа 1885 г., словно бы оправдывая свой суеверный номер, оказался суетным и беспокойным. Шумилов проснулся как от толчка в восемь часов утра дурно выспавшимся и с камнем на сердце. Хотелось поваляться в кровати ещё, прихватить, эдак, часиков шесть полноценного сна, но ряд неотложных дел гнал его из дома.

Прежде всего, следовало узнать у горничной Маши, служившей у г-жи Раухвельд уже не первый год, успела ли она до 7 часов опустить в почтовый ящик конверт, оставленный ей Шумиловым по возвращении из ночной экспедиции. Это было короткое послание для Анны Григорьевны Проскуриной на листе бумаги с угловым штампом «салона венской моды» в котором она приглашалась на примерку платья в любое удобное для неё время. А по сути письмецо являлось весточкой от Шумилова: дескать, со мною все в порядке, цел и невридим, и причин для беспокойства нет.